Встав с кресла, нья Венансия зажгла спичку и спокойно поднесла ее к письму Жуки. Потом пошла в спальню, заперлась на ключ и ничком упала на кровать.

50

Скончался Себастьян Кунья. Хоронили его пасмурным днем. Стоял густой туман. У гроба собралось немало народу, но ожидали, что придет больше, так как Себастьян Кунья был известный в городе человек.

Для зеленомысцев настали наконец долгожданные дни. Пошли дожди. Люди не могли прийти в себя от щедрости природы. Всех по-прежнему волновала судьба доктора Франсы Жила. Не испытавший сам в такой степени, как они, голода, он навеки связал свою судьбу с мятежниками. Власти знали, что в народе зреет протест.

Защищать доктора Франсу вызвался известный адвокат Армандо Лопес. Ожидали, что на суде предстоит упорная борьба. Прокурором будет тот проходимец, который однажды при чтении приговора солдату-дезертиру заявил: «Острова Зеленого Мыса живут проституцией, грабежом и контрабандой».

День суда приближался, и у поэта Жасинто Морено росла уверенность в том, что жители Минделу, все как один, монолитной скалой встанут у здания суда. Люди жили надеждой, что Франса Жила будет избавлен от ссылки на Сан-Томе, она возбуждала в них радостное ликование.

51

Неизменно первой слушательницей его стихов была нья Венансия. Сама она не писала стихов, но слушать или почитать их любила. Книги Соареса дос Пассоса, Жункейро, Кастро Алвеса, Мануэла Бандейры стояли на полке в ее библиотеке. Вкус к поэзии привили ей еще в детстве, в Калейжао, что на острове Сан-Николау. С бабушкой они ходили к местному поэту Жоану Лопесу. Долгими вечерами читали там стихи — от Камоэнса до Сезарио Верде. Гостей угощали в этом доме кускусом и рисовой кашей на молоке, медом и кофе. И теперь Венансия не пропускала ни одного вечера поэзии, устраивавшегося лицеистами. Нередко и Жасинто Морено приносил на ее суд новые стихи.

— Знаешь, что-то не очень складно, — не колеблясь, высказывала она свое мнение, если ей что-нибудь в них не нравилось.

Тогда Жасинто Морено шел домой и принимался обдумывать эти стихи. Нередко он приходил к выводу, что в самом деле в них что-то не так, и наконец переделывал их.

И вот он снова пришел к ней.

— Нья Венансия, хотите послушать новые стихи? — спросил он.

— Но только чтоб в них все было складно, — засмеялась она. Давно Венансия не была в таком хорошем настроении.

Дорога дальняя,

сердцу немилая,

дорога печальная,

голодом проложенная,

дорога постылая,

по морю, по морю,

под плач гитары,

дорога обмана.

— Дорога обмана, это верно. Завербованным обещают работу и еду, а на Сан-Томе они не получают этого. Или же это дорога обмана потому, что с помощью обмана у нас отнимают наших сыновей!

Дорога обмана,

дорога смерти,

агония вечная,

дорога бесконечная,

дорога печальная,

на плантации Сан-Томе

дорога дальняя.

— Друг мой, каждое слово в этом стихотворении бьет в цель. Дальняя дорога — это не выход. Все дело в дожде. Пойдет дождь, появится еда и жизнь наладится. А без него земляки будут умирать от голода. Верно, что наша жизнь постоянно висит на волоске. Наша беда в том, что мы островитяне.

— А ведь к островам часто причаливают иностранные суда, нья Венансия.

— И все равно у нас не всем хватает работы. Побольше бы зеленомысцам земли и дождя, и тогда об Анголе или о Сан-Томе никто бы и не вспомнил, — сказала нья Венансия.

— А стихи вам понравились, нья Венансия? — спросил Жасинто.

— Мой друг, стихи на самом деле превосходные.

52

Спустя несколько дней поэт Жасинто Морено снова постучал в двери дома Венансии. Он сообщил ей новость. Скоро на Сан-Висенти привезут доктора Франсу и будут судить. Предстоит подготовить свидетелей защиты. Не может ли нья Венансия выступить в качестве одного из них? Венансия ничуть не удивилась такой просьбе. Известно, что доктор Франса честный человек, никто в Минделу не станет этого отрицать. Так она и скажет на суде. Но дело не только в этом. В чем его обвиняют? Причинил ли он кому зло? Совершил ли преступление? Конечно, нет, скажет она. Пусть они на нее рассчитывают. Только когда состоится суд? Ведь она собирается в Лиссабон.

— Вы едете в Лиссабон, нья Венансия? — удивленно спросил ее Жасинто.

Да. Одиночество угнетает ее. Друзья и знакомые один за другим покинули ее. У нее ужасное настроение, депрессия. Она непременно вернется, когда жизнь на Сан-Висенти нормализуется.

Жасинто внимательно слушал Венансию, он понимал ее. Но может быть, она все-таки останется?

— Зеленомысец, на мой взгляд, не имеет права покидать родину. Он должен пережить тяжелые дни вместе с ней — в этом смысл его жизни. Не дезертировать, а остаться на земле своих предков. Голод и эмиграция в поисках работы нанесли большой ущерб Островам, они почти обезлюдели. А если еще и местная интеллигенция станет покидать архипелаг, то для Зеленого Мыса это равносильно катастрофе.

Так убеждал Венансию поэт Жасинто. Сам он подавил в себе желание уехать, он знал, что это путешествие не положит конец его тоске. Правильно ли он делает, что отговаривает Венансию? Может быть, в нем говорит эгоизм, он боится, что лишится ее общества?

Венансия, напротив, считала, что зеленомысец имеет полное право уехать с Островов. Каждому должна быть предоставлена свобода выбора. Правда, только на родной земле она ощущала подлинную красоту жизни, находила подлинную сердечность в отношении с друзьями. Тем не менее была убеждена, что каждый решает этот вопрос, как находит нужным. Впрочем, она уже приняла решение. Надо уехать, хотя бы на время. А может быть, и само ее решение тоже вопрос времени. Уехать с родины — это все равно что расстаться со своим телом. Однако другого пути обрести душевное равновесие Венансия не видела.

Говорила она по-португальски. А Жасинто Морено упорно прибегал к криольо. Венансии это было даже приятно. Она, как и все зеленомысцы, пользовалась и тем, и другим языком. Смотря по обстоятельствам. Но если она беседовала с образованными людьми, с теми, кто пользовался у народа уважением за свою ученость, она предпочитала португальский язык, даже находясь у себя в доме. Когда разговор затягивался, Венансия уже с трудом подбирала слова. Однако этого никто не замечал. Служанки думали, что ей это нравится и говорит она по-португальски из тщеславия, подобно Жуке и ему подобным. Но однажды они убедились в обратном. Когда кончился торжественный прием у нее в доме, во время которого Венансия говорила только на португальском, и гости разошлись, она откровенно призналась служанкам: «Ох, и как же утомителен этот португальский!»

Поэт Жасинто в разговоре с ней упрямо пользовался криольо. И он звучал у него так красиво! Он словно смаковал каждое слово, произносил его слегка нараспев, растягивая слоги, мягким голосом, ласково и доверительно, порывисто и пылко.

— Такова жизнь, нья Венансия. Каждый день приносит с собой что-то новое. Кто-то умирает, вместо него появляется на свет другой человек. Вот совершено такое страшное преступление, что трудно даже вообразить, и тут же вдруг кто-то оказывается способен на подлинно гуманный поступок, который свидетельствует о человеческой солидарности, не так ли, нья Венансия?