Они дождались, пока главный бухгалтер, поскрипывая костылями, выйдет из комнаты, закрыли за ним дверь и сказали: «Чтоб тебя, одноногого, сидишь тут, не даёшь вздохнуть», и по-сатанински попросили-спросили: «Братик, скажи нам честно, после Вардо — вторая твоя жена, когда расчёт брала, мы всё допытывались, а она покраснела и хвалит тебя, это чем же она так довольна была, братик, скажи нам».
Женщины его боль почувствовали, и кое-кто даже всплакнул, честное слово, есть ведь такая особая порода сочувствующих — копнут чужое горе и прослезятся; дурень, сказали, что ж ты дал ей уйти, если так умирали, нравились друг дружке если, — поскольку увидели, что он сидит в купленном ею костюме и будто бы курит; дела у него от самого Нав-урта до самого Ташкента по всему свету разбросаны, а сердце, как собака, возле ног цатеровской временной жены, потому что в ней, а не в матери, и не в бедной безвременно умершей Вардо было столько любви и жалости, и не в Шушан, и не в ком-нибудь ещё — только она поняла, что человек должен и для себя жить, за её короткое временное пребывание стало понятно, что в этом мире все мы люди, все мы хотим хорошо одеваться, обманывать и обманываться, и чтобы праздник был и праздничная маета, этот святой хлеб свидетель, честное слово. Вытерли глаза, сказали: «Если ты столько понимал, что ж ты её отпустил». Сказал: «Удержать, чтобы в этой дыре нашей задохнулась?» Сказали: «Мог удержать и не удержал или же не смог и оттого локти кусаешь?» Эх ты, вот уж действительно Пыльного Никала сын. Он им ответил: «Мир, он не по нашему желанию, откуда нам знать сегодня про то, что будем думать завтра».
Влюблённые в его жалкую красоту, они ещё и рассуждения его по достоинству оценили. Наконец выдали ему деньги, отпустили парня. Он купил в магазине килограмм шоколадных конфет для них, себе бутылку водки взял и в сопровождении собак спустился из Овита. Над прибрежными яблоневыми садами возвышался ватиняновский родник-памятник в виде арки, прямо напротив Красного Дерева стоял, родник-памятник и Красное Дерево смотрели друг на друга, потягаемся, мол, поглядим, кто кого переживёт, чей хозяин возьмёт верх, кого больше будут вспоминать и благословлять в народе. В годы большого тифа Ватинян Шакар убил брата Ватиняна Сандро, ревкомовца, убил, чтобы завладеть его женой, убил, засунул тело в дупло грушевого дерева и решил, что, ежели не найдут, припишут дело разбойникам-качагам, дескать, мстят Ватинянам за их родовую партийность, а ежели найдут, вина падёт на данеланцевского мельника, единственного жителя ущелья; и как и было предусмотрено, данеланцевская мельница и мельник были стёрты с лица земли конным отрядом Ватинянов, но Сандро в конце концов распутал дело и Ватиняна Шакара участь была решена, шакаровских же сирот Сандро вырастил, дочку замуж выдал, парню хорошее образование дал и на должность в городе устроил, и, как все Ватиняны, как весь Овит, шакаровские наследники называли Сандро отцом, а то грушевое дерево с дуплом Сандро велел данеланцевскому сторожу ошкурить и покрасить ярко-красной краской, и стоит оно, высокое и страшное, в старом яблоневом саду, и особенно жутко сверкает в серый пасмурный день — как в старых сказках, а шакаровский наследник, который в равной степени наследник Сандро, начальником каменоломен работает, красный гранит производит — во всей республике и на всём Кавказе, и во всём Советском Союзе нет такой весомой могилы, которая бы без его участия создавалась, камень с буханку, говорит, тысячу стоит, но Сандро он, как и раньше, отцом величает и, когда в село приезжает, только у него за стол садится, между ними царит старое родовое их согласие, но и скрытая вражда проглядывает — наследник сам большой человек уже и в убийстве отца участие Сандро подозревает, а может, в глазах наследника и Сандро и Овит отжившими кажутся, и он хочет родовой свой центр переместить в Завод; как бы то ни было, Сандро сузил раскосые свои гляделки и поджал хвост: «Хочешь, спалим грушу, не будет больше глаза мозолить?» Чтобы Сандро поджал хвост? Нет, просто испытывает. И наследник ответил: «От бедного дядюшки одна только эта груша и осталась, зачем рубить, пусть стоит сколько может». Наследник перед красным гранитным алтарём семнадцать грузовиков бетона ссыпал, громадный постамент бетонный сделал; чтобы выпить воды, надо наклониться, а кто хочет из чаши пить, для этого специальный ковш из нержавеющей стали имеется. Наследник особого человека в Таганрог отправил, там отлили.
Он помнил про этот ковш и не притрагивался к бутылке, в окружении собак он спустился к роднику и там только налил в ковш водку, выпил, ещё раз ковш наполнил — опустошил бутылку. Томаенца Симона сын — поэт Арменак, Мелик Смбатыч Меликян, и ещё какие-то гости из города, главный директор объединённого хозяйства «Овит-Цмакут-Ахнидзор-Лорут», председатель сельсовета, секретарь парторганизации, главный ветеринар и директор лесопилки гостили у знаменитого сыродела; потом встали, пришли к ватиняновскому роднику всей честной компанией, пришли и видят — пустая бутылка на земле валяется, рядом с бутылкой ковш стоит, а сам растянулся между двумя собаками и спит, то есть собаки легли, каждая с одного боку, смотрят и бьют по земле хвостом, не лают, стесняются на чужой территории, но и не отходят, потому что их хозяин тогда останется, как сирота, без присмотра. Местное руководство хотело перед гостями сделать вид, что не узнаёт, не знаем, мол, кто это, то есть у нас такого работника нету, что ж, можно было и так сказать, потому что спящий человек на себя непохож бывает, но для симоновского поэта ведь привычка уже — других в тяжёлое положение загонять, нагнулся, посмотрел. «Да это наш Тэван», — сказал. Тот проснулся, никого не узнал, засмеялся: «В Ташкент собирался, да вот, это самое». Мелик Смбатыч сказал: «А сейчас ты где?» Обиделся, сказал: «Здесь, хозяин». — «Где это здесь?» Будто бы подняться хочет — встал на четвереньки, сказал: «Что, хозяин?» Сказали: «Сукин сын, половина государственного поголовья твоя, а половина — твоих знакомых, что ты заладил «хозяин» да «хозяин», хозяин ты сам, а нас хозяевами называешь!» Сказал: «По срочному делу в Ташкент иду, напарник мой один остался, пойдите подсобите ему, тоже хозяевами будете, хозяин».
