Когда лошадь вот-вот уже должна была упасть, волк словно во сне услышал собачий лай. Волк не захотел поверить, что собаки лают на него, — не могла же судьба быть так зла, чтобы целый день тяжкого труда пропал даром. Неужели он должен был вернуться к своим щенкам голодный и без добычи?

Когда все силы иссякли в ней, и боль в ноздрях притупилась, а в глазах уже было черным-черно, и уши словно ватой заложило, мать-лошадь услышала вдали собачий лай и поверила, что собаки лают из-за её жеребёночка, — не могла же судьба быть так зла, чтобы вот так вот дать умереть её жеребёночку. Старая лошадь знала, что лай кажется далёким оттого, что она устала и плохо слышит. Старая лошадь знала, что надо ещё немножко продержаться, пока собаки добегут до неё. Но как трудно стало дышать, какой тяжкой ношей сделалась эта жизнь.

Собачий лай взорвался над самым ухом волка, а волк всё ещё не верил, что после такой трудно доставшейся удачи последует такая неудача. Дома щенки голодные, что же теперь делать, в шее сильно закололо, заболело ухо, и волк отпустил лошадь. Лапа его была намертво прижата к земле. Чтобы высвободить лапу, нужны были силы, но где их было взять, господи, волку хотелось спать, спать. Волку хотелось умереть, отдохнуть наконец от всего. Волк приник к земле: главное — защитить горло, чтобы собаки не могли вцепиться в горло. И собаки вцепились ему в спину, стали трепать его за шею, за уши, а волк защищал только горло и набирался сил и отдыхал под грудой собак.

Он укусил чью-то лапу, и одна из собак с воем отскочила. Он поднялся, и собаки, окружив его, подождали, что он будет делать. Волк оглянулся — собак было очень много, и было трудно, было невозможно трудно вырваться от них и добраться до дома, и собаки поглядели на волка, с минуту они глядели так друг на друга, и волк не знал ещё, что будет делать, и собаки тоже не знали, что будут делать. И одна из собак, вся покрывшись мурашками, прыгнула на волка. Волк ещё удержался на ногах и понял, что самая опасная из собак — эта черномордая.

— Эй, парень, эй… Кто там есть… беги, помоги собакам, беги, помоги им задушить волка, эй… — позвали с противоположного холма.

Лошадь еле держалась на ногах. Голова у лошади отяжелела и клонилась книзу. Лошадь чувствовала, что жеребёночек сосёт её, и не могла даже радоваться этому. Голова у лошади упала, передние ноги подогнулись, а жеребёнок ещё сосал мать. Лошадь рухнула на землю. Жеребёнок стоял рядом и ждал, когда мать поднимется, но мать не поднималась. Жеребёнок ткнулся мордочкой матери в брюхо, но мать не встала и даже не пошевельнулась. Жеребёнок сел на землю рядом с матерью — задние ноги его больно подломились — и стал сосать. И мать ещё давала молоко своему уже осиротевшему жеребёнку, самому красивому из всех её жеребят, маленькому жеребёнку, который был весь покрыт звёздочками, у которого хвост и грива были чёрные, кудрявые, одна ножка вся белая и на лбу звёздочка и который был немножко глупенький, но он был глупенький потому, что был маленький.

А волк — волк сумел всё же убежать. Если бы он не смог убежать, его щенки осиротели бы и остались бы совершенно беспомощными, непременно погибли бы. И волк сумел убежать. Это не было бегством. Это было долгое хитрое отступление, шаг за шагом, прыжок за прыжком. Когда собаки настигали его и вот-вот должны были изорвать в клочки, волк оборачивался, обнажал клыки, шерсть на нём вставала дыбом, и это останавливало собак, а волк в это время удалялся ещё на два-три прыжка.

Чёрномордый волкодав так и не смог схватить волка за горло, и волк не смог укусить его в ответ и испугать его — чёрномордый волкодав не преследовал больше волка, потому что заглотнул клок волчьей шерсти и, отстав от всех, кашлял, давился и с отвращением прочищал себе горло. Чёрномордый волкодав не преследовал волка, а все остальные собаки были не особенно опасны, потому что, как чёрномордый волкодав, не были мастерами своего дела.

Собаки упустили волка, потом потеряли его след, но долгое время ещё крутились и носились с лаем по зелёной долине, где совсем уже почернела скала, где спокойно стоял дуб, где подставил росе свои две чашечки цветов куст шиповника и где лежало на земле тело красной старой лошади.

Жеребёнок стоял возле матери, и немножечко уже беспокоился, и как будто уже понимал, что случилось.

Лучи заходящего солнца в последний раз ярко осветили зелёную долину, и был чёрным, очень чёрным круг земли возле старой красной лошади. Тело красной лошади лежало на этом чёрном кругу. Этот чёрный круг был местом поединка лошади и волка, чёрный этот круг вытоптала лошадь. Глядя на этот вытоптанный чёрный кусок земли, можно было понять, как долго кружилась тут старая лошадь и заставляла кружиться за собой волка.

Этот чёрный круг так и оставался чёрным целых три года. Около трёх лет здесь ничего не росло, и белый скелет нашей старой хорошей лошади одиноко валялся на этом чёрном кругу. Потом зелень одолела — сначала по бокам скелета проклюнулось несколько травинок и пробились цветы, потом разом поднялась, взошла пышная трава, и зелёная долина теперь снова полностью зелёная.

Когда смотришь на неё с вершины холма — зелёная долина полностью зелёная, и царственно стоит дуб рядом со скалой, а скала прислушивается сквозь дрёму к круговороту облаков, а куст шиповника чуть подальше нежится, подставив солнцу пять цветочных своих чашечек, и пасётся на зелёной долине лошадь, вся в звёздочках, задняя правая нога ниже голени белая, ноги длинные, шея длинная, грива и хвост тёмные, на лбу звёздочка. Когда она делает шаг, её правая задняя нога немного вытягивается и дрожит, потому что там есть старый шрам.

Лошадь поднимает красивую голову со звёздочкой на лбу, и в её глазах отражается скала, дуб, зацвётший шиповник, зелёная долина и белые облака на синем небе.

— Всё?

— Всё.

— Нет.

— Почему «нет»?

— Пусть мать-лошадь не умирает.

— Как же я могу тебе сказать, что мать-лошадь не умерла? Мать-лошадь была уже мёртвая, а жеребёнок грустно стоял рядом с матерью. Когда тот пастух, который кричал «эй, парень, эй», когда этот пастух спустился с противоположного холма, мать-лошадь уже была холодная, и старый пастух, и маленький пастушок посидели немного рядом с телом красной лошади и подумали, как им теперь вырастить жеребёнка без матери.