Fucking life! – гребаная жизнь, как говорят англичане.
Но в тот момент, когда я, терзаясь между цинизмом своей профессиональной миссии и неожиданной волной юношеских желаний, ударивших мне в голову и пах, когда я все-таки подобрался к ширме, отделяющей сцену от хода за кулису, когда изготовился нырнуть за нее следом за Полиной, – именно в этот момент вдруг что-то случилось в клубе, словно какой-то вихрь, нет, ураган пробежал по залу: все отвернулись от сцены к центральному входу и просто замерли с открытыми ртами.
Так – из ничего, из морского марева – Христос являлся потрясенному народу.
Так – из ничего, из пены морской, «златыми латами горя»… ох, да что там сравнивать!
Представьте себе не трех и даже не дюжину боттичеллиевских Венер, а ровно пятьдесят – высоченных, стройных, юных и гибких, прекрасно одетых в полупрозрачные мини-туники и короткие платьица, легких, как ангелы, длинноногих, как баскетболистки, и соблазнительных, как сам грех, – представьте себе эту сиятельную толпу неземных красавиц и див, влетевших вдруг в полупустой ночной клуб. С ходу, даже не тормознув у бара и не оглядевшись по сторонам, они оказались на сцене и вокруг нее и стали танцевать – все вместе, все пятьдесят! А этот кожано-джинсовый диск-жокей, с серьгой в ухе и косичкой на затылке, ошалев от их появления, тут же врубил нечто ритмичное и совершенно оглушающее. И эти нимфы, русалки и Венеры – теперь я видел, что они не одной, а разных национальностей и рас – с ходу вошли в этот ритм, их бесподобные, вытянутые, стройные и идеальные фигуры стали, извиваясь, как морские водоросли, дрожать, пульсировать, вскидываться и биться в забытьи и экстазе, их волосы взлетали над их оголенными плечами, как… нет, стоп, господа, я вам не Куприн, не Булгаков и не Набоков, я простой подполковник на пенсии, не требуйте от меня изысканных эпитетов и сравнений!..
Но с другой стороны, Господи, никогда в жизни ни Куприн, ни Булгаков, ни Набоков и не видели таких красавиц – все, как на подбор, метр восемьдесят и выше, все, как на подбор, с суперточеными фигурами, и все, как на подбор, боттичеллиевские красотки – брюнетки, блондинки, шатенки… да, я отчетливо, ясно и осознанно понял, что это нечто неземное, что они просто спустились с небес. И все это понимали, все буквально: никто не рискнул войти в их круг, станцевать с ними, коснуться их – ни юные проститутки, ни молодые клубные плейбои, ни даже чеченцы…
От оторопи и изумления я потерял из виду Полину, и она каким-то образом исчезла со сцены, а я все смотрел, зырился и таращился на это шоу, представление или, точнее, явление совершенной Красоты, Юности, Эротики и Соблазна. Как сказал грузинский писатель Тенгиз Гудава, эротика – это вкус яблока, которым Ева соблазнила Адама, – и мы все вдруг ощутили этот вкус на своих зубах, и у всех у нас обильно пошла слюна…
И вдруг я увидел Абхаза. Он стоял ближе всех к этим танцующим феям и ведьмочкам, и легкая улыбка счастливого пастуха блуждала по его лицу, а его глаза… о, эти глаза были совсем иные, чем днем, всего несколько часов назад! Теперь это были глаза молодого волкодава, они точно вымеряли и сторожили пространство между этими богинями и нами, простой публикой.
Я подошел к нему:
– Кто это?
– Журнал «Look» снимает свой клип в Москве, это их модели со всего мира, – объяснил он. – Весь день они снимались на Красной площади и на Воробьевых горах, а перед отлетом захотели потанцевать в каком-нибудь клубе. И я привез их сюда, меня тут знают, и здесь к ним никто не полезет. Ты видел свою Полину? Она тут работает…
– Да, спасибо. Они долго пробудут?
– Сорок минут. Потом – в Шереметьево.
Я посмотрел на часы. Было 10.40 вечера. Мой бывший шеф хоть и сукин сын, но трудоголик, раньше десяти он с работы никогда не уходит. Я вышел из грохота этой музыки в вестибюль, к раздевалке и набрал на мобильнике знакомый номер. Теперь, когда я знал, что Полина работает в «Вишневом саду», я мог и не спешить звонить Рыжему. Зато Палметову…
Есть! Бинго, как пишут в американских книгах. Он снял трубку:
– Генерал Палметов.
– Добрый вечер, Олег Антонович, – сказал я как можно теплее, но все же с невольной иронией в голосе.
– Кто это? – спросил он настороженно.
– Пенсионер Чернобыльский. Товарищ генерал, я хочу сделать вам маленький подарок. Сейчас в бывшем клубе «Немирович-Данченко», что на Тверской, происходит восьмое чудо света. Пятьдесят лучших моделей Европы! Если вы будете здесь через десять минут, вы еще успеете их застать, через полчаса они улетают…
Я знал, на что бил. И он знал, что я знаю, на что я бью. Большего юбочника, бабника, трахальщика и вагинострадальца, чем генерал Палметов, нет во всех силовых структурах Российской Федерации. Но – тайного. Если бы я осмелился позвонить ему с таким предложением раньше, во время своей службы, я бы вылетел с работы задолго до пенсионного возраста. Но теперь…
Он взвешивал мою наглость довольно долго для офицера ФСБ – секунд тридцать. И сказал или, точнее, буркнул:
– Ладно, сейчас приеду.
И был здесь ровно через три минуты двадцать секунд, хотите – верьте, хотите – нет. Но в конце концов – сколько нужно времени, чтобы доехать с Лубянки до Пушкинской площади, если у вас служебная «ауди» с фээсбэшным номером?
Стоя в толпе у сцены, на которой продолжали танцевать – сами для себя, только для себя! – эти залетные райские птицы, я краем глаза увидел своего генерала. Маленький и лысый, как покойный Ролан Быков, но с личиком наивняка, в толстых бифокальных очках и при черной, подковой, бородке – встретив такого на улице, вы бы приняли его за мелкого щипача или квартирного маклера. А между тем он в свои 42 года уже был генерал-полковником и начальником самого, может быть, грозного на сегодняшний день направления работы ФСБ – борьбы с сокрытием доходов.
Жалея упустить каждый миг этого прекрасного действа на сцене – я четко понимал, что никогда в жизни мне больше не доведется увидеть разом такое количество небесных красавиц да еще в эротическом экстазе бурного танца (на нас, аборигенов и плебеев, они не обращали никакого внимания, просто не видели нас в упор, как нетопырей и гномов), – я тем не менее все-таки поглядывал на Палметова. Его голова была чуть откинута назад, как бы отстраняясь от действа на сцене жестом бывалого критика и знатока, его лицо не выражало никаких эмоций, его короткие ручки тонули в карманах его серых брюк, но его нижняя губка, оттопырившись, увлажнилась слюнкой, а его левая ножка… о, его маленькая, в черном ботинке левая ножка мелко притопывала носочком в такт музыке, и – я-то знаю! – это было выражением его крайнего возбуждения.
Я ждал. Я знал, что рано или поздно он сам подойдет ко мне, и я ждал этого момента. И дождался – он, не отрывая глаз от танца этих райских див, боком подошел ко мне, спросил сквозь зубы:
– Кто такие?
Я дословно повторил то, что сказал мне Абхаз. И тут же за толстыми очками Палметова, в его глазках-крыжовниках, как в арифмометре, запрыгали торопливые блестки просчета – как и каким образом можно остановить или задержать отлет этих красоток, как отбить от этого стада хотя бы одну телочку…
Неожиданно Абхаз подошел к джинсовому ди-джею, сказал что-то, и тот вырубил звук, а Абхаз громко объявил своему небесному стаду:
– That's it! Eleven o'clock! Everyone on the bus![21]
И вся эта стая райских див с птичьим щебетом тут же выпорхнула из зала, как исчезающее видение.
Палметов проводил их сожалеющим взглядом и повернулся ко мне.
– Спасибо, – сказал он. – Чем обязан?
Я усмехнулся:
– Просто подарок. Хотелось поделиться эстетическим удовольствием.
Но он мне, конечно, не поверил. Он отвернулся к бару и хозяйским жестом ткнул пальцем в бармена:
– Два виски. Со льдом.
И нечто настолько властное, генеральское было в его жесте и голосе, что бармен тут же, прекратив взбивать коктейль для новых русских, сделал нам два виски со льдом. Палметов, расплатившись, протянув мне один из дринков.
