– Ответил, что согласен.

Теперь мы уже оба молчим.

Да, дело серьезное. Никогда еще Игорь не отвечал на Алкины выходки согласием. Раньше он всегда отшучивался и успокаивал ее. И теперь я не знаю, что сказать. И, честно говоря, не убежден, что Игорь действительно спятил. С Аллой жить трудно, она невозможно вспыльчива, подозрительна и замучила Игоря ревностью.

Когда я думаю о таком конфликте спокойно и абстрактно, то понимаю, что разводы бывают разные, и иногда это лучший выход. Но сейчас я не могу думать об этом спокойно и тем более абстрактно. Игорь мой друг, самый близкий друг. И его развод – это разрушение какой-то частицы моей собственной жизни, привычной, усвоенной и потому, как мне кажется, правильной, необходимой. И еще мне кажется, что Игорю будет плохо, и Алле, и Димке. Всем! И мне тоже. Хотя, может быть, я не прав, и Игорю будет лучше? Но в то же время я чувствую, что в моих словах и советах нет веских аргументов, да и быть не может. Мне попросту не хватает жизненного опыта, и потому нет ясной позиции в этом сложном конфликте. Что я могу посоветовать Игорю? Что я должен от него требовать?

Но сейчас меня беспокоит не это. И я неуклюже и высокопарно спрашиваю:

– Ты полюбил другую? Только честно.

Игорь пожимает плечами.

– Я не предлагал развода. Предложила Алла.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я не предлагал развода, – с ноткой раздражения упрямо повторяет Игорь.

Но тут звонит один из телефонов. Это Кузьмич. Он приказывает мне и Игорю явиться к нему.

В кабинете начальства мы застаем Валю Денисова.

– А ну повтори, – велит ему Кузьмич, когда мы с Игорем усаживаемся возле его стола.

Валя спокойно повторяет:

– Все перечисленные в таблице граждане, как я уже говорил, выехали в неизвестном направлении. Словом, исчезли.

– Выехали одновременно?

– Почти.

Наступает длительная пауза. Мы с Игорем пытаемся переварить эту неожиданную и странную новость. Да, странная новость. Вернее, даже не странная, а подозрительная. Я тут же вспоминаю конец той записки: «…когда соберутся все».

– Выходит, Николов протрубил сбор, – говорю я.

– Или его самого вызвали на сбор, – возражает Валя и добавляет. – В любом случае тут что-то нечисто.

– Вот что, – говорит наконец Кузьмич и обращается к Вале. – Свяжись со всеми четырьмя городами. Пусть наши хлопцы там пошуруют. Наверное, кто-то из этих людей выехал в командировку или, допустим, к родным. Выехать в не известном никому направлении они не могли.

– Слушаюсь, – коротко отвечает Валя.

– В Пунеж этот самый тоже позвони, – веско добавляет Кузьмич. – Теории теориями, знаешь.

Я смотрю на часы. Мне пора: Варвара, наверное, уже вернулась с фабрики.

И вот я снова еду к Варваре. Серый короткий день незаметно и быстро кончается. Еще только пять часов, но небо уже непроглядно темное, на улицах медленно загораются фонари, вспыхивают витрины магазинов. Ветер стих, падает снег, мокрый, крупный и совсем редкий. Под ногами густая слякоть, ее только завтра начнут соскребать с тротуаров. Мокрая грязь веером разлетается из-под колес проносящихся машин, и прохожие озабоченно жмутся к домам.

Вот, наконец, и моя остановка. Я поспешно выскакиваю из троллейбуса и оглядываюсь. Напротив, через улицу, темнеет громада знакомого дома с черной дырой подворотни. В окнах Варвары сквозь занавески виден желтоватый свет. Некоторое время я наблюдаю за этими окнами и одновременно обдумываю, как вести разговор.

Итак, Варвара знает Николова. Что она о нем знает, откуда? Вот это и надо выяснить. Это самое главное. О Мушанском я решаю ей не напоминать без особой необходимости. В конце концов, откуда он знает мое имя, это сейчас не так уж важно. Кроме того, я не верю, что Варвара дала Мушанскому «подвод», специально указала на Николова. Скорей всего, она случайно о нем проболталась. Но она Николова знает, вот что важно.

Я захожу в подворотню и сразу тону в густой и вязкой ее темноте. И тут же на меня с воем налетает ветер. Я к этому уже готов и все-таки с большим трудом, согнувшись и придерживая шляпу, преодолеваю его напор. Удивительное место эта подворотня. Я бреду вслепую, шаря по холодной выщербленной стене справа от себя. Дверь, обитую старой клеенкой, я нахожу не сразу. Потом долго нащупываю маленькую холодную кнопку звонка.

Дверь открывается внезапно и, как мне кажется, бесшумно. В освещенном проеме я вижу Варвару. Она зябко кутается в платок и не сразу узнает меня. Узнав, весело говорит:

– Заходите, заходите скорее. Жуть как дует. Давно не видались. Я уже подумала, забыли.

И вот мы снова пьем чай в знакомой до мелочей кухне. После всяких пустяковых разговоров и воспоминаний – Варвара безмерно горда своей ролью в задержании этого негодяя Мушанского, и воспоминания о нем, оказывается, нисколько ее не тяготят – я, выбрав момент, как бы между прочим спрашиваю:

– Кстати, вам не знаком человек по фамилии Николов?

Варвара удивленно смотрит на меня.

– Знать не знаю. И не слышала даже.

Я чувствую, что она не лжет, она действительно впервые слышит эту фамилию. Но тогда… все очень странно.

– Попробуйте вспомнить, Варя, – прошу я. – Он, наверное, ухаживал за вами или пытался, во всяком случае.

– Да мало ли их! – беспечно машет рукой Варвара. – Пруд пруди. Может, и этот попадался. Паспортов они мне не предъявляют. Там штамп стоит. А они все одинокие, – она заразительно смеется. – Как вы говорите, Николов?

– Его зовут Иван Харитонович, – торопливо добавляю я, поняв свою ошибку.

– А-а… – в глазах ее появляются веселые искорки. – Помню, помню. Встречались, как же.

– Кто же он такой?

– Да на фабрику к нам приезжал. Забыла уж, из какого города. Ихний торг его послал, что ли. Длинный такой, худой и лысый. Ничего кавалер, а? – она прыскает от смеха.

– Он вас куда-нибудь приглашал?

Варвара смущенно усмехается, при этом слегка краснеет, но, тем не менее, отрицательно качает головой.

– Никуда я не пошла.

– А если честно, Варя?

– Ну… в ресторане была. Что тут такого?

– Он рассказывал вам о себе?

– Да ничего он не рассказывал, – сердито отвечает Варвара. – Вина подливал да о чувствах говорил, старый хрыч. Чтоб он подох. У него денег куры не клюют. Сама видела. А потом он достает коробочку. В ней знаете чего? Браслет! Ой, какой! – Варвара от восхищения даже прижимает ладони к лицу и закрывает глаза. – Умрешь.

– И он вам этот браслет подарил?

– Совал, – с неожиданной брезгливостью отвечает Варвара. – Только я не продажная. Я любить человека должна. Тогда меня и без этих камушков взять можно.

Я невольно вспоминаю громадного, вихрастого, самодовольного дурака Толика, его разбитый кулак и налитые кровью глаза. Видимо, Варвара тоже вспоминает о нем и густо краснеет.

– Не взяла я его браслета, – тихо говорит она, опустив глаза. – Вот честное слово, не взяла.

– Как же вы с ним расстались?

– А так вот и расстались, – Варвара, не поднимая глаз, насмешливо улыбается. – С товарищеским приветом. Каждый при своих интересах.

– Он что же, адрес вам оставил, телефон?

– Ага. Телефон записал. Просил позвонить. Только на фиг он мне нужен, телефон этот. Выбросила я его.

Наступает неловкая пауза. Все-таки разговор у нас получился, что ни говорите, деликатный.

Потом я спрашиваю:

– Вы никому об этой встрече не рассказывали?

– Кому же мне о ней рассказывать?

Ладно. Не буду ей напоминать о Мушанском и о том вечере, который она провела с ним. Да и не помнит она, конечно, тот вечер и что болтала, тоже не помнит. И не важно это сейчас. А вот о Николове она мне больше ничего не сообщит, это ясно. Осторожен, очень он осторожен. Вот только с браслетом, кажется, промахнулся.

Мы прощаемся. Я благодарю за чай. Варвара уже успокоилась, улыбается скромно, застенчиво, потупив глаза. Такое у нее сейчас настроение. Вот только о Паше на этот раз не было сказано ни слова. Не к месту были бы эти слова. И Варвара это почувствовала.