Под аккомпанемент цитры и барабана она звучала особенно эффектно, но  и без аккомпанемента она легко запоминалась.  Ее  мелодия  была  изыскана  и вместе с  тем  проста,  нечто  вроде  рабского  напева,  но  с  крохотными циничными, двусмысленными паузами, например, перед "штучкой".  И  затем  - конец. Конец как-то так меланхолически и нагло повисал в воздухе, что  все то печальное, жалкое, обреченное  на  гибель,  что  скрывалось  во  взятом напрокат императорском великолепии, сразу проступало наружу и так ощутимо, как этого не могли бы сделать самые убедительные доказательства.

   Требон мог запретить пересуды  о  событиях  пятнадцатого  мая,  он  мог жестоко расправляться с людьми за всякие словесные  поношения  императора, но не мог же он запретить, например, эту крохотную, нахальную паузу  перед "штучкой" или помешать тому, чтобы песня  эта  меньше  чем  в  две  недели завоевала всю страну. Все, и  говорившие  и  не  говорившие  по-арамейски, знали слова этой песенки. Стоило лишь промурлыкать два-три такта, и каждый уже знал, что хочет сказать собеседник, злобно, жестоко ухмылялся и  думал свою думу.

   Популярность этой песенки объяснялась тем, что положение в Междуречье и в той части Сирии, которая управлялась Нероном, становилось все хуже. Ночь на пятнадцатое мая укрепила, правда, престиж  существовавшего  режима,  но хозяйственного положения страны она не улучшила.  Хлеба  стало  меньше,  а сладости и вовсе исчезли. Вдобавок росло озлобление, вызываемое произволом ставленников Нерона, насилиями Требона, Кнопса и их помощников, милостями, которыми осыпал император  небольшую  клику  приближенных  за  счет  всего населения. Песня о горшечнике нашла отклик в ушах и сердцах всего  народа. Ее пели на улицах больших городов:  Самосаты,  Эдессы,  Пальмиры,  Апамеи, Лариссы. Пели ее лодочники, бороздившие реки Евфрат и Тигр, пели крестьяне и рабы, которые пахали, сеяли и снимали урожай, пели  ремесленники  и  те, кто работал на  мануфактурах  у  предпринимателей,  прачки  у  колодцев  и играющие на улицах дети, пели бедуины в пустыне и те, которые подстерегали эти караваны, чтобы напасть на них и разграбить.

   Это была маленькая песенка, песенка о горшечнике, но что-то в ней  было такое, что она не на шутку подтачивала  устои  нероновского  царствования. Правда, императора восторженно встречали, где бы он ни появлялся.  Но  кто внимательно прислушивался, тот мог уловить сквозь  возгласы:  "О  ты,  наш добрый, наш великий император Нерон", - нахальные стишки:

   И конец, так печально, так смешно, так жалко и так  злобно  повисший  в воздухе:

2. ЗАНАВЕШЕННЫЙ ЛАРЬ

   Губернатор Цейон музыкальностью не отличался. Однако в ожидании  гонца, который должен был доставить ему с только что прибывшего корабля почту  из Рима, он напевал без слов песенку о горшечнике. Обутый в котурны сенатора, в тяжелой, украшенной пурпурными полосами мантии, он  сидел,  напряженный, прямой, за  письменным  столом  и  мурлыкал  про  себя  нахальную,  глупую песенку.

   Цейон  был  неузнаваем.  Подавленность,  летаргия   последних   месяцев исчезли. Получив сообщение о событиях  пятнадцатого  мая,  он  впервые  за долгое время дернулся и выпрямился. Как и князья Востока,  он  усмотрел  в кровавой ночи акт отчаяния, на который способен лишь человек,  чувствующий приближение конца.

   Правда, с этих пор прошло уже довольно  много  времени,  а  в  пределах царствования мнимого Нерона все еще ничего  не  изменилось.  Больше  того, Нерон-Теренций одержал даже еще какие-то частичные победы в Сирии.  И  все же Цейон был уверен, что закат  Теренция  наступил  и  что  наивный  текст песенки о горшечнике вполне подтверждается теми  сведениями  о  внутреннем положении в Междуречье, которые он получал через своих агентов.

   Цейон стал мудр, он остерегался проявлять слишком большой оптимизм.  Он не думал, что власть Теренция быстро и сама собой  рухнет.  Он  знал,  что Требон со своей прекрасно вооруженной, дисциплинированной армией еще долго мог держаться в Междуречье. Но власть мошенника Теренция была  поколеблена изнутри, и сам он созрел для падения, нужен был лишь внешний толчок, чтобы все это рухнуло.

   И толчок этот близок. Цейон ждет почты из Рима, он не сомневается,  что она принесет ему ответ,  разрешающий  все  вопросы.  Время  подавленности, бездейственного выжидания событий миновало. Цейон почистил свою армию,  он испытал  каждого  офицера  и  солдата,  выкинул  всех,  кого  можно   было заподозрить в сочувствии движению так  называемого  Нерона.  Полгода  тому назад легионы Цейона представляли собой  скандальное  зрелище,  теперь  же опасность того, что среди офицеров найдутся элементы,  которые  польстятся на обещания Варрона или Требона, устранена полностью.

   Но где же гонец? Собственно, ему давно бы пора быть здесь.  Цейон  стал перебирать  деловые  записи,  но  читать  не  смог.  Если  бы  в   военном министерстве вняли его доводам и решились отозвать  Четырнадцатый  легион, который больше других заражен нероновским движением, а взамен послали  ему Девятый, тогда все  обстояло  бы  прекрасно,  тогда  ему  нечего  было  бы бояться, пусть бы даже дело дошло до войны с парфянами.

   Цейон оборвал мелодию, как бы повисшую в воздухе.

   Гонец.  Наконец-то.  Распечатывая  письмо  императора,  Цейон  не   мог удержать дрожи в пальцах. Он пробежал длинное послание. Налоговые вопросы, административные мероприятия, указания по поводу культа бога Митры. А  где же о главном? Вот, оно здесь: "Что касается ваших предложений, мой  Цейон, относительно  замены  нашего  Четырнадцатого легиона  Девятым,  то  мы,   обсудив, одобрили это и отдали соответствующий приказ".

   Цейон письма до конца не дочитал. Девятый, он получит  Девятый  легион! Какое признание проделанной им  работы,  какая  награда  за  нее!  Военная сторона его  губернаторской  деятельности  его  всегда  привлекала  больше всего. О, чего только он не сделает, имея  в  своем  распоряжении  Девятый легион, этот чудесный материал! В голове Цейона зарождаются тысячи планов. Он бодр, как в  свои  лучшие  годы.  Пусть  сколько  угодно  называют  его Дергунчиком - и здесь, в Антиохии, и всюду на Востоке. За последние месяцы прозвище это приобрело другой смысл, и сейчас, пожалуй,  дело  близится  к тому, чего ему в свое время иронически пожелал Варрон,  -  чтобы  имя  это произносилось не  с  издевательским  оттенком,  а  доброжелательно,  почти ласково.

   Не терять ни минуты. Порадоваться можно будет после.  Цейон  перебирает полученную корреспонденцию. Вот письмо друга его Паэтуса,  который  обычно держит его в курсе римских дел. Если на то, чтобы  друзья  его  в  военном министерстве провели замену Четырнадцатого легиона  Девятым,  понадобилось столько времени,  писал  Паэтус,  то  виновата  в  этом  лишь  злополучная нерешительность  императора.  Но  недалеко  то   время,   когда   подобные препятствия отпадут.  Император  -  сведения  эти  он,  Паэтус,  почерпнул непосредственно у доктора  Валенсия,  лейб-медика,  -  нынешнего  года  не переживет. Цейон прерывисто вздохнул, лицо его покрылось пятнами. Как  это просто сказано, несколько небрежно начертанных слов:  "Нынешнего  года  не переживет", - словно: "Сердечный привет".  А  между  тем  ведь  это  нечто грандиозное,  ошеломляющее,  милостивейший  дар  богов!  Если  только  Тит действительно умрет, а его место на престоле  займет  молодой,  энергичный Домициан, тогда  песенка  о  горшечнике  станет  реальностью,  тогда  делу горшечника - крышка; Цейон,  под  прикрытием  Палатина,  перейдет  Евфрат, вытащит всех этих молодчиков, распнет их на кресте.