Литмир - Электронная Библиотека

   - Как вы терпите, мой Фронтон, - вырвалось у нее, - эту фальшь вокруг - в вещах и в людях, этот наглый пустой блеск? Вы  единственный  среди  нас, кто сохранил достоинство  и  не  продался  окончательно  этому  распутному Востоку. Почему вы не возвращаетесь в Антиохию или Рим, чтобы  после  всей этой  бессмыслицы,  этой  нечисти  получить  возможность   дышать   чистым воздухом?

   Фронтон  посмотрел  на  нее.  Увидел  стройное,  тонкое  тело,   нервно дрожавшее под одеянием  императрицы.  Увидел  удлиненные,  горячие,  карие глаза, глаза Варрона, блестевшие на белом лице. Ее строгий  римский  нрав, ее облик весталки и то, что она была дочерью такого отца, и ее необычайная судьба - все это пленяло его. Он тянулся к ней. Терпение, только терпение, дождаться подходящей минуты.  "Надо  выждать,  -  думал  он,  -  пока  она заговорит о своем Нероне. А пока - держать себя в руках. Только когда  она начнет рассказывать о Нероне, можно пойти дальше.  Но  тогда  можно  будет пойти очень далеко".

   - Я не нахожу, моя Марция, что здесь все сплошь мишура, - ответил он. - Идея, за которую борется ваш отец, еще недавно, каких-нибудь  четырнадцать лет тому назад, была весьма  реальной,  нисколько  не  утопичной.  Правда, теперь  не  в  почете  гуманность  и  космополитизм,  теперь  на  Палатине исповедуют узкий  национализм,  отвратительное  ханжество,  обожествляется голая  военная  сила;  но  этот  ограниченный  национализм  не  становится приемлемее оттого, что его провозглашают на Палатине, а наш  космополитизм нисколько не страдает  оттого,  что  только  в  Самосате  можно  быть  его открытым сторонником. Я не знаю, удастся ли вашему отцу тем опасным путем, который он избрал для этого, осуществить свою идею. Откровенно  говоря,  я не верю в это. Но если вы ставите ему в вину неразборчивость в  средствах, которыми он пользуется для проведения своей идеи, то тут вы несправедливы, моя Марция. Когда-нибудь его идея восторжествует, это безусловно;  но  так же  безусловно  и  то,  что  людям,  которые  будут  содействовать   этому торжеству, придется пользоваться такими же пошлыми и грязными  средствами, какими теперь пользуется ваш отец.

   Спокойствие, с которым Фронтон говорил, благородство, с которым он брал под защиту ее отца, хорошая и чистая римская латынь,  умное,  мужественное лицо и седая, отливающая сталью, голова - все это очень нравилось  Марции. Она почувствовала, как близок ей этот человек. Она не сомневалась, что  он остался в Эдессе только ради нее. Но ей хотелось услышать это из его уст.

   - То, что вы говорите, благородно и великодушно. Но это не ответ на мой вопрос. Почему вы остаетесь здесь? Почему вы не уезжаете в Рим?

   Фронтон знал, что именно хотелось бы ей услышать. Он знал: он  нравится ей и она ему очень нравилась. "Главное не сказать теперь слишком много,  - думал он. - Не слишком много, но и не слишком мало.  Впрочем,  я  даже  не солгу, если скажу, что остался в Эдессе ради  нее.  В  данную  минуту  это безусловно верно".

   - Почему я не отправляюсь в Рим?  -  повторил  он  ее  вопрос,  искусно разыгрывая нерешительность.  -  Отвечу  вам  честно,  моя  Марция.  Судьба захотела, чтобы ваш отец и я находились во враждебных лагерях. Но я уважаю вашего отца, и я ему друг. Возможно, что я смогу ему помочь, если дело его потерпит крах. - Тепло, но сдержанно он продолжал: - Вероятно, что я смогу помочь и вам. Я ни для себя, ни для вас не вижу смысла в том, чтобы  найти мученический конец здесь, в Междуречье. Я подготовил себе  возможность,  в случае нужды, вернуться на римскую территорию. Вы поедете тогда  со  мной, моя Марция? Теперь вы знаете, почему я до сих пор здесь,  -  закончил  он, чуть улыбнувшись; слова его прозвучали почти как извинение.

   Он напряженно ждал. Теперь, наконец,  она  должна  заговорить  о  своем Нероне, о том, как она несчастна. Если она это сделает, уже сегодня  ночью я буду спать с ней.

   Марция сказала:

   - Для меня большое утешение, что вы остаетесь здесь, мой Фронтон.  Быть может, признание мое и унизительно, но постоянно  чувствовать  себя  одной среди говорящих животных - это невыносимо. Не думайте обо мне плохо, но  я не могу больше молчать. Вы не можете себе представить, что  это  значит  - жить с человеком такого низкого происхождения. Этот Нерон... - и она стала рассказывать об его "th" и о том, как он развесил на стуле ее  подвенечную мантию.

   Когда она очнулась от первых объятий, она с  удивлением  услышала,  что этот благородный, благопристойный Фронтон, этот римлянин, теперь, когда он овладел ею, стал говорить обо всем, что касалось любви и пола,  с  крайним цинизмом, не боясь самых вульгарных выражений. И еще более удивило ее, что она, предназначенная в весталки, не очень сердилась на него за это.

   Он же думал: "Умно было с моей стороны запастись терпением. Мужественно и  порядочно,  что  я  не  пренебрег  своим  чувством  и  остался   здесь. Удивительный этот мир, этот Восток.  Мужество  и  порядочность  здесь  еще вознаграждаются".

11. ИСКУШЕНИЕ ФРОНТОНА

   Умиротворенная любовью Фронтона,  Марция  перестала  возмущаться  своей судьбой. Она дружелюбно разговаривала с  отцом,  вместе  с  ним  обсуждала шансы на успех их общей затеи. Какая-то стыдливость мешала ей  произносить в его присутствии имя Фронтона, а когда отец упоминал о нем, она  молчала. Улеглась и ненависть ее к Теренцию. Он стал  ей  чужим,  безразличным,  ей теперь  нетрудно  было,  когда  он   обращался   к   ней,   отвечать   ему дружески-спокойно и вежливо.

   Был даже такой день, когда она посочувствовала ему. Он пожелал показать ей свое любимое местечко в Эдессе - Лабиринт - и предложил ей пойти с  ним туда. Она спустилась с ним  в  сопровождении  нескольких  факельщиков.  Он повел ее в очень отдаленную пещеру, людям велел подождать у входа, так что свет факелов лишь  слабо  проникал  туда.  Они  остались  одни  в  мрачном подземелье, летали вспугнутые летучие мыши, в полумраке  она  видела  лишь неясные очертания его лица, но голос Нерона говорил ей о плане перестроить этот Лабиринт в гробницу для них  обоих.  Мрачное  великолепие  этой  идеи произвело на нее впечатление. В  первый  раз  она  почувствовала  в  своем супруге человека, имевшего какое-то отношение к имени, которое он носил.

   С этого дня он не вызывал в ней неприязни. Если раньше  ее  оскорбляло, что он не приближался к ней как  муж,  то  теперь  она  была  ему  за  это благодарна. Но больше всего она была ему благодарна за то, что он послужил предлогом для ее сближения с Фронтоном.

   Фронтон, со своей стороны, любил Марцию и считал, что он  счастлив,  но счастье это не заполняло его целиком. Он питал пристрастие  к  политике  и военному делу, был азартным  наблюдателем  удивительных,  захватывающих  и уродливых действий людей, и битва у девятого столба дороги из  Самосаты  в Эдессу крайне интересовала его как специалиста. Хотя Марция, встревоженная опасностью, которой он без нужды подвергал себя, пыталась удержать его, он все же отправился в Самосату.

   Варрон, разумеется, слышал об отношениях между Фронтоном и его дочерью, он был доволен, что Марция  нашла  себе  подходящего  друга.  Его  вдвойне радовало, что это был его друг - Фронтон. Варрон с искренней  сердечностью приветствовал Фронтона в Самосате.

   - Вас не удивляет, мой Фронтон, - подошел он к интересовавшей их  обоих теме, - та быстрота, с которой наш Нерон возвращает себе  прежнюю  власть? Небеса явно покровительствуют ему. Он на лету завоевывает сердца.

   - Это верно, - согласился Фронтон. - И меня очень интересует: как долго это будет длиться? Сколько времени достаточно казаться императором,  чтобы быть им?

   - Целый век, - убежденно ответил Варрон. - Когда речь  идет  о  власти, скажите,  где  кончается  видимость  и  начинается  сущность?   Совершенно безразлично, откуда властитель  черпает  свет,  излучаемый  им.  Вовсе  не всегда хорошо, когда свет этот исходит от него самого. Иногда лучше,  если он умеет извне осветить себя с нужной стороны. А это Нерон умеет сейчас не хуже, чем двадцать лет назад.

38
{"b":"8636","o":1}