Итак, я веду с мамой поздравительный разговор, когда «стучится» входящий звонок. Номер незнакомый, поэтому разговора с мамой я не прерываю – это она у нас болеет, но именно мне остро необходимо услышать ее голос и слова поддержки.

- Толя был?.. Один?.. Долго сидели?..

- Мы тебе оставили, - говорю.

- «Катику»? Спасибо...

Голос у мамы такой слабый, что мне хочется начхать на ее запреты и прискакать сейчас же. Будем с утра до вечера надуваться чаем и смотреть сериалы, пока не уснем. Только чур – не про рождественское, а то и так запарило оно. Но мама лучше кого бы то ни было знает, что в день моего рожденья не стоит упоминать Рождество. Лучше всего делать вид, что сейчас вообще другой зимний месяц, например, январь.

- В морозилку поставь, - советует мама. – Поем, когда у тебя буду.

Мне снова звонят – мама слышит звонок, как и в первый раз, и торопливо прерывает разговор. Вероятно, ей просто больно говорить. Я настаиваю, что, мол, подождут, а сама подходить не собираюсь.

Но мама очень авторитетна:

- Давай-давай. Кто это там такой настойчивый?

- Ми-ха... – произношу задумчиво, по складам, будто впервые читая его имя.

Надеюсь, мама не слышала? Но мама, хоть и слышала, все же не набрасывается на меня в негодовании, мол, чтоб не смела на этот звонок отвечать, не думала даже.

Говорит только тихонько:

- Ну надо же.

Голос ее звучит удивленно и немного задумчиво.

Я прощаюсь, заметив, что теперь ей нужно чаю, затем снова прополоскать, попшикать спреем и поспать.

- Катюш, я справлюсь, - почти недовольно отвечает мама.

Она, наверно, как и все учителя, не любит, когда ее поучают или пытаются опекать. На прощание снова напоминает, чтобы я не забыла заморозить торт.

Миха ждет долго, но дожидается своей очереди.

Слушать его поздравления у меня охоты нет – он каждый год желает мне «найти и максимально реализовать себя». Совет дельный, но он, по-видимому, считает, что мне это так до сих пор и не удалось, потому что сегодня опять желает то же самое.

Милостиво принимаю его поздравления и, занудившись говорить с ним, зачем-то покашливаю – мол, приболела.

Не люблю врать про собственное состояние здоровье – после выкидыша почему-то стала суеверной, но сейчас вру и самой себе, что придумала это из солидарности с мамой.

- Но у тебя же не корона?

- А ты что, приехать собирался?

Зачем я это ляпнула, не знаю. Уж точно не потому, что мне этого хотелось. Может, наоборот – не хотелось и я озвучила свои наихудшие опасения.

- Да н-нет, - удивленно смущается Миха.

- Вроде не корона, - придаю своему невозмутимому тону оттенок нарочитой халатности, а его замешательства будто специально не замечаю. – Непохоже.

Представляю, как он сейчас внутренне раздражается – почему же я не делаю тест? С этой мыслью на меня находит глупое злорадство, от которого хочется хихикать.

Когда мы были женаты, издеваться над Михой не было смысла, да и удовольствия тоже. Возможно, я просто любила его, поэтому свыклась с тем, что он амбициозный зануда, сноб и перфекционист, который ни в чем не терпит отклонений. Сейчас я подкалываю его со скучающе-ленивым кайфом и недоумеваю, как раньше жила с ним и даже собиралась родить от него ребенка, который, возможно, во всем был бы на него похож.

Естественно, Миха не верит, что у меня «не корона». Словно опасаясь, что заразиться и по телефону можно, он несколько поспешно завершает свой поздравительный звонок.

Ну вот, «думаю» желтому трамваю, светящемуся через дорогу в темноте декабрьского вечера, кажется, все поздравления на сегодня получила. Трамвай не обнаруживает желания добавить свои и трогается с места.

Я всех мужиков отгоняю, думаю.

Миху турнула – факт. Этого, того, то есть, вроде, как и не турнула, но вроде как немножечко и да. Взашей прогнала. Кто он такой? Никто. За дуру держит? Вот пусть и зависает теперь... с кем, кстати? Черт, а хотелось бы узнать.

В этот момент вижу, что, когда останавливался трамвай, из него вышел тот самый прохожий, который недавно видел меня в окне голой. Прохожий снимает маску, но никуда не идет, а разглядывает мой дом. Не знаю, мое ли окно ищет, но рада, что не зажигала свет и с улицы меня не видно. Ухожу подальше вглубь комнаты и думаю, что – нет, решительно, хватит поздравлений на сегодня.

Стою перед коробкой, в которую свалила... нет, не свалила, а аккуратно сложила его вещи. На хрена он мне их оставил? Если не нужны, почему сам не сдал в Красный Крест?

- Почему?.. – звоню на тот незнакомый номер, с которого звонили только что и приготавливаюсь задать вопрос, даже рот открыла. Но не задаю.

- Ja.Да, - коротко и равнодушно отвечает женский голос.

Обычный, ничего в нем особенного.

Готова отвинтить себе уши за то, что вслушиваюсь – не услышу ли на заднем плане Рика? Готова отвинтить себе голову за то, что гадаю – на хрен он с ее телефона звонил?

«А Рика можно?» «Какого Рика?» «А... если честно, я не знаю фамилии».

Нет.

«Это вы мне только что звонили? Откуда у вас мой телефон?»

Тоже нет.

«Простите, я ошиблась номером». «Бывает».

Не-е-ет.

Молчание. Просто молчать, ничего не говорить. Пока она не скажет: «Рик, это – там. Тебя. Одна из твоих».

Жуть.

- Да? – она, однако, не сдается. Голос тверд, тон ровен. Она явно не привыкла не получать ответов на задаваемые вопросы. Не добиваться желаемого.

- Здравствуйте, - отвечает ей чужой – не мой абсолютно – голос. – Ваши результаты пришли.

- Результаты?

Неужели страйк и – что это, легкая, легчайшая неуверенность у нее в голосе?..

- Анализов, - продолжает не мой голос на моем конце связи.

- И?..

– Боюсь, это не телефонный разговор. Приходите в клинику в понедельник с утра. Доктор хотел бы лично все с вами обсудить. Приятных выходных.

И сбрасываю. Ну не дура ли?..

Готова отвинтить себе язык, весь языковой центр за ерунду, которую только что сморозила. Весь мозговой центр – за то, что мне вообще взбрело в голову такое. Особенно за «приятные выходные». Косячно, слов нет. Наверно, глаз теперь не сомкну.

Однако мои опасения напрасны – ничто меня не гложет, и никто не тревожит. Относительно рано заваливаюсь в кровать и благополучно провожаю этот мой день рожденья, скроля последние поздравительные картинки в смартфоне. Под это дело довольно скоро засыпаю и сплю превосходно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ и ПОСЛЕДНЯЯ За золотыми рыбками

Через неделю объявляется Каро. Не звонила накануне, наверно, в отместку за запоротый собственный день рожденья, который, по ее мнению, я запорола.

Теперешнюю беседу Каро не загружает поздравлениями «с прошедшим» – начинает с непринужденного: «Привет». Рассказывает, что долгое время валялась с мигренью, лишь недавно поправилась, а затем – слово за слово – неожиданно намекает, что на Новый Год приглашена в Милане к знакомым на приватную вечеринку в очень узком кругу. Меня немного смешит ее таинственность, но радуюсь я за нее искренне.

Отчего-то вспоминаю, как она «мазала» меня в мои пятнадцать с половиной в ночь моей дефлорации Михой, предъявив моей маме официальную версию относительно моего места ночевки. Вот будет ржач, если ее предки в Новый Год не дозвонятся к ней из-за недоступа. Собираюсь пообещать, что, если они начнут звонить мне, то я обязательно что-нибудь придумаю, но стормаживаю и просто желаю ей круто повеселиться.

А мне не до вечеринок: маме все хуже. У нее обнаружен абсцесс, с которым не справляются антибиотики. Сейчас в больницах из-за короны бушует третья мировая. Поскольку у меня на работе у кого-то родственник работает в больнице, мне удается договориться и под Новый Год маму кладут в Шарите.

Дура, ругаю себя, на хрена сочиняла Михе про болезнь. На хрена той наговаривала. Хавай теперь, с чем хочешь.