Про его нынешний уровень существования я не расспрашиваю – вижу лишь, что на сигареты и воск для волос ему хватает. На есть-пить вроде тоже. Где он столь регулярно подкачивает эти свои аккуратные мускулы я, правда, не знаю, но делает это успешно.

Нам не надоедают встречи, словно поясняю кому-то для проформы. Самой себе не подумала бы пояснять столь очевидное. Вряд ли в контексте с нашими встречами какое-либо слово может показаться менее уместным, чем «надоедают».

И вот, пока на улице все хуже некуда, у нас горит огонь. Став испробованным, секс с ним не становится привычным, то есть, не думает превращаться в рутину по ловле кайфа. Нет, спать с ним становится необходимым. Если по какой-либо причине, виновницей которой, как правило, оказываюсь я, мы пропускаем день, его ломает. Летят звонки и недовольное рычание в голосовых и даже текстом. Меня ломает не меньше, поэтому я стараюсь не пропускать. А Рик не только всегда готов – у него всегда есть время.

Мы не ночуем вместе. Он ни разу не стремился, я тоже не упоминала. Если ему есть с кем ночевать, то я не спрашиваю. Черт его знает.

Похоже, теперь я распространяю вокруг себя ауру бурной половой жизни и тотальной сексуальной удовлетворенности, а что (кратко-)временной – так этого ж никто не знает. На работе все резко «вспоминают», что я «вообще-то зашибись красива» и «сексуальная зараза, прям ведьма», и «ноги-попа-грудь», и это «всегда было известно». Мужчины в возбужденном ауте («м-м-м, какая ж она... хоть разок бы ее...»), девчонки злобствуют: фигура – «тва-ю мать, стервам всегда везет», попа «как орех, а спортом совсем не занимается, коза...», ноги «длиннющие – я б с такими тоже вечно в «мини» ходила», сиськи «да накачала, стопудово... такой-то формы...» (эм-м... знали бы они...), волосы – «по два часа на них тратит, вот и опаздывает вечно», глаза – «так, глаза, как глаза, у меня тоже голубые, просто у нее взгляд стервозный, как у ведьмы, мужики ведутся на это»). Короче, на работе у меня кам-бэк, хоть я никуда и не уходила. Теперь по мне захлебывается слюной не один только Йонас.

Рози «со мной»: я обнаружила признаки жизни, начала дышать, зашевелилась, и она выражает свое тому ласковое одобрение. Несколько раз отчетливо, да так, чтобы побольше народу слышало, зовет меня «конфеткой» и вскоре в нашем с ней билатеральном общении успешно закрепляет за мной это прозвище.

Мое воскрешение доходит до того, что я даже начинаю следить за собой, то есть, не просто регулярно мыть голову да не выходить из дома ненакрашенной. Не боюсь признать, что отчасти это из-за него. И для него. Мое собственное тело кажется мне упругим, накачанным тренировками по боди-шейпингу, пропитанным чудодейственными серумами, отполированным скрабами до блеска. Вылупившимся из кокона подобно бабочке. Вся эта галиматья прет изнутри, а сверкаю я снаружи и выгляжу, судя по всему, «на все». Еще бы на мелирование попасть – тогда б больше и желать нечего.

В течение недели я наверстывала упущения более чем годовалого целибата, в субботу, как обычно, приезжаю к маме. На ее расспросы, «а почему это я не хочу остаться у нее ночевать до воскресенья», отбрехиваюсь – у меня, мол, встреча, мы, мол, договорились. Врать ей не хочется, но и рассказывать желания нет. Она может вздумать, что ее дочь «завела себе кого-то», «ой, слава Богу, наконец-то» и ей, маме, срочно нужно с этим «кем-то» познакомиться. А тут ведь не тот случай.

Нет, не тот случай. Просто хорошо, как есть, разве нет? Воскресла, живу, дышу и мне нравится – зачем самой себе все портить?..

Ноябрь плачет, я смеюсь. Ноябрь воет, а мне петь охота, что и раньше-то бывало нечасто.

Близится зима.

***

А потом ноябрю надоедает, что все считают его «осенью» и лишь поэтому не воспринимают всерьез. Ноябрь злится полоумно и слезливо: холод остается и усугубляется, но на смену ветру приходит дождь.

- Привет.

Я оборачиваюсь и утыкаюсь ему в грудь, чтобы потом оказаться в его объятиях. Его руки ощущаю на своей заднице, пока его губы, не дав мне ответить на приветствие, требовательно смыкают, потом размыкают мои губы, а его язык неторопливо, но смачно вдавливает поцелуи мне в горло. Ей же, задницей, кажется, чувствую на себе и любопытно-похотливые взгляды баристы. В ДольчеФреддо любят «киношку», пусть даже любимая кинозвезда баристы по имени «Рози» сегодня не в главной роли.

- Приве-ет, Ри-ик, - тянет Рози, потому что, в отличие от меня, в состоянии говорить.

Сегодня Рик изъявил желание встретиться в обед, и я, может, чтобы развеселить и развлечь Рози, разрешаю ему встретить нас за мороженым.

Сейчас ему плевать на всех вокруг, но, заметив Рози, он прекращает целовать меня. На его лице лишь на секунду рисуется недоуменное разочарование. Должно быть, думал, что я одна, хотел утянуть меня куда-нибудь и заломать там, но теперь не выйдет.

Он тут же входит в русло и просто, но относительно приветливо здоровается с Рози. Затем спрашивает, не убирая рук с моей задницы:

- Чего будете?

- Мы уже всё.

Это уже прямой облом, и он должен был бы оскорбиться, обозлиться.

Ничего подобного:

- Ладно. Пошли?

Рик – сама невозмутимость – по-деловому выводит нас с Рози на воздух, «прочищая» нам дорогу из ДольчеФреддо. На Ку‘Дамме мерзковато, но мне не холодно и ветер не дует. Вернее, дует повсюду, но только не на меня – у меня появился мой собственный телохранитель, который защищает меня от ветра.

Рик провожает нас с Рози до работы. На бегу Рози расспрашивает его, где он работает, далеко ли ему, когда у него кончается перерыв. Рик отвечает спокойно и без запинки – и, по существу, не говорит ничего.

Когда мы приходим, он обхватывает меня за плечи, прижимает к себе и нежно целует:

- До вечера.

Затем коротко кивает Рози и уходит первым, не оборачиваясь.

Дырявый Зуб звонит «час». Мы замешкались, не спешим входить – я слушаю звон, гулко отдающий у меня в груди, и трогаю губы в том месте, где их только что коснулся Рик. Рози комкает в руках листовку антиваксеров.

Двенадцатый «бом-м» последний и звон смолкает.

Тихонько чихнув, Рози ковыряет листовку темно-бордовым ногтем:

- Прививку ставить, не ставить?..

Порывом ветра пинает полысевший клен возле редакции БУПа – Берлинской Утренней Почты. Ветрюган обдает нас ледяным душем, который я тут же чувствую на коже. Он и внутрь меня проникает.

- Ставь, - бормочу я. – Или не ставь.

Сквозь этот ледяной душ слышу голос Рози:

- Знаешь, какой-то он у тебя...

...взъерошенный?.. – заканчиваю я про себя ее вопрос, но «спрашиваю» его зачем-то у клена, чьи голые руки словно торчат в беспомощности мне навстречу.

- ...заброшенный. Нерадостный. Бесприютный, что ли.

Да блин.

Рози... назвать ее отношения с мужчинами традиционными никак нельзя, хоть ты убей. И откуда эта заботливость о нем – моем мужчине?

- Сказал бы, если б заболел, - пожимаю плечами.

- Не, я не про это.

- А в остальном у него все в порядке и...

- ... и ему помощь нужна.

- Какая именно? – спрашиваю недоуменно, кутаясь в пальто.

- Не знаю.

Ее охватил ажиотаж, черные глаза – бусины, а она сама – мышь, которая настырно лезет не в свою норку:

– Снова: он где работает? Я не запомнила.

Да он ей и не сказал. Мне – тоже.

- Понятия не имею.

- То есть как?

- Так. Да мало ли – на хоум офисе сейчас. В обед подваливает, значит, время есть.

- Ужас, Кати. Ты с ним... он тебя... а ты даже не в курсе, где он работает? И не поинтересовалась ни разу?..

- Хрен его знает, сахарок, - говорю решительно, глядя ей прямо в бусинные, округлившиеся от ужаса глаза. – Да он и говорить не станет.

Рози неодобрительно качает головой:

- Да брось.

- На фиг мне это знать?

- Кати!

- Хватит с него, - поясняю ей, пристально глядя ей в глаза и отчетливо произнося слова, - что я позволила сказать мне его имя. И ему свое сказала.