***

Глоссарик к ГЛАВЕ СЕДЬМОЙ Экшн или Lillet

Фридрихсхайн – район Берлина

Макс Эрнст – немецкий художник-экспрессионист и авангардист

Киц – Kiez, квартал, часть района; термин, применяемый в Берлине

Ландвер-канал, тело Розы Люксембург – канал реки Шпре в Берлине, в котором в 1919 г., через четыре месяца после убийства крайне-правой группировкой, было обнаружено тело Розы Люксембург

***

Вечереет. На улице, на которой мы очутились, нас приветствует грохотание с вездесущей двухкилометровой эстакады и вжиканье машин слева, а справа – пестреющий интернационал из магазинчиков и многоэтажек. По правой разномастный народ гуляет-прет по своим воскресным делам.

С одного из фасадов над ними потешается сюрреализм в графити, какому позавидовал бы не то, что Макс Эрнст, но и сам Сальвадор Дали.

Что мы пришли, понимаю не сразу, также не сразу узнаю, что – Котти. Коттбусские Ворота. Кройцберг. Жуткая жуть, в Берлине жутче некуда.

Но... черт с ними сейчас, говорит мне мой разгулявшийся, и, кажется, помутившийся от похоти разум.

Не может быть, чтоб я опять была пьяна. Не может быть, чтобы настолько отдавалась чувственным ощущениям. Не может быть – и раньше не было. Нет, раньше я неизменно контролировала себя, аккуратно шла по улицам и предельно точно отдавала себе отчет в том, куда, в какое здание входила. И тем не менее я уже не разбираю – лифт, не лифт, вот мы перед какой-то дверью. Его рука держит мою, в глазах уже больше нет ярости, а только неприкрытое желание меня. Желание течет по его венам, выступает из них, пропитывает его, просачивается к нему под кожу и, выступая наружу, впитывается в мою руку - иначе как бы и я сейчас его чувствовала?

Не уследила, какой этаж. Дверей тут много – он отмыкает одну. В этот момент на мои губы подобно мягким, не сухим еще осенним листьям ложатся его поцелуи, сначала первый, за ним – другие. Много.

Все переворачивается, все. Он снова открывает во мне дверь, за ней – еще одну и еще. Со стоном отправляю ему навстречу свой язык. Он запускает пальцы ко мне в волосы. Я слабо вскрикиваю, когда он вставляет руку ко мне между ног, прямо под трусики. Вскрикиваю снова, так же тихонько – это он слегка прогибает меня назад, покусывает шею. Моим вскрикам вторит его тихое порыкивание, когда зубы его неглубоко вгрызаются в мою кожу.

Не сразу соображаю, что мы уже больше не на лестничной площадке, а в его квартире – я не заметила смены пространства вокруг нас. Все происходит между нами и внутри нас.

Будто случайно «роняю» на пол плащ и помогаю ему освободиться от куртки. И больше не могу ничего – только целоваться с ним, перебирать его волосы, давать зацеловывать себя до стонов, до рычания, на какое, оказывается, тоже способна.

Мы недалеко уходим от входной двери – спиной и попой я прижата к стенке.

Он не снимает с меня трусиков – отодвигает просто, зато я расстегиваю на нем джинсы, спускаю их вместе с трусами. Смотрю с улыбкой на его член и успеваю ущипнуть за задницу – в награду за это он поднимает на себя мои ноги, вставляет в меня член.

Я влажная и боли от его проникновения не ощущаю, а его короткие, резкие толчки встречаю с бешеным восторгом. Запрокидываю голову назад – пусть покусывает мою шею, пусть грызет меня. С моих плеч полусползает блузка. Он трахает меня грубее, то кусает, то трется головой о мою шею, будто стараясь основательно обтереться моей кожей, вываляться во мне.

Он резок сегодня, но боли мне не причиняет – в очередной раз отмечаю его виртуозность и физическую силу. Меня держат, как пушинку, словно жонглируют участками моего тела, способными испытывать жгучее наслаждение и дарить его.

Его член словно оттесняет во мне всякую способность о чем-либо думать. Неожиданно для самой себя я кончаю с задыханием, кусаю руку, которую он вырывает у меня изо рта, при этом приказывает-разрешает:

- Здесь можешь кричать. Кричи...

Еще толчок – и мой крик. Еще – и я еще.

Эти сотрясения во мне, в моем влагалище, в бедрах, в животе прогоняют последние остатки хмеля. Захлестывают волнами, смывают все признаки депрессии, прогоняют попытки разозлить его и постервозить. Меня разогрели, размяли, разровняли, как будто бы для того, чтобы теперь слепить из меня то, что ему будет угодно.

Послеоргазменный кайф тепло и сладко разливается по мне. Теперь и все вокруг окрашивается в теплые тона, ласкает взгляд. Это преображение, призма. Она необходима, чтобы не упасть в обморок от его берлоги.

Место это – в прямом смысле берлога. Логово. Настоящая дыра – или он просто привел ее в такое запустение. Не готовился к моему приходу или... вот так вот подготовился.

Не замечаю, есть ли тут еще комнаты, лишь понимаю, что мы, должно быть, в спальне. Он не грубо, но стремительно сваливает меня на смятую постель, на которую еще заранее накинул полотенце. Покрывала у него, скорее всего, нет.

Кажется, вокруг меня бардак и грязновато, но я варюсь в похотливом смаковании этой замусоренности и беспорядка, который, возможно, был бы даже хуже, будь у него больше вещей. Не знаю.

Глубоко вдыхаю запахи его квартиры и его постели, пока он срывает с меня одежду, не раздеваясь сам. Все это – и фон, и кулисы, но и составляющая часть той сладостно-порочной, сладко-клейкой паутины, в которую попалась добровольно. Еще кто к кому попал, думаю, наблюдая за его движениями, не лишенными оттенков некой помешанности.

Он оголяет мои сиськи, будто подставляя их последним лучикам вечернего солнца, выглянувшего за мутным, залапанным окном – я выгибаюсь перед ним, как опытная шлюха. Люблю быть с ним такой. Мгновения эти – жизнь моя. Новая жизнь, новая я. Не отдам, не оброню ни капельки этой жизни. Меня сейчас не поставить на тормоза.

Они круглые, выпуклые, упругие – и разные. Я ношу лифчики размера C, но груди – левая побольше, правая чуть поменьше. Регулирую бретельками или чем еще найду. Быть может, мне одной это заметно, я не знаю. Уму непостижимо, что кроме него лишь один только их видел и трогал их. Непостижимо и неправдоподобно. Он не поверит, если я скажу – и мне плевать. Смотрю ему в лицо хищно, воинственно, с долей пренебрежения: мол, посмотри и ты, какие они, мне похер, если тебя напрягает их несовершенство. Мне похер – я зажигаю так перед тобой, с меня бы порно-ролики снимать. Снимай. Пользуйся.

Но не только я с ним в отрыве, он со мной – тоже. Мои голые неровности, моя выдающаяся отдаленность от идеала – чем не подходящий типаж жаркой порно-актрисы?

Наверное, так он и решил – разглядывает их с улыбкой не менее хищной, чем моя, скользит насмешливо-довольными глазами то к одной, то к другой, потом мечет взгляд прямо к моим глазам и тянется ко мне, чтобы поцеловать спонтанно, неистово и страстно. Мне кажется, так он общается со мной – через поцелуи, и я улавливаю в них нечто такое, отчего у меня в горле, близко от его языка, закипают слезы облегчения и страстной благодарности.

Его ладони смыкаются, одна – вокруг правой, другая – вокруг левой, он накрывает ртом, сминает горячими губами, покусывает, лижет сначала одну, потому другую. Со стонами отдаю ему их, беру взамен его теплые руки, его смакующий язык, его самого, возбужденного до чертиков.

Он наигрался с сиськами и теперь стягивает с меня оставшуюся одежду, в том числе трусики, в которых трахнул только что. Лежу перед ним голая в его смятых простынях, от которых пахнет им, изо всех складок – всеми нюансами его запаха. Вижу: его заводит буквально все – мой дерзкий, стервозный, бессовестный взгляд, пытливый в своей провокационности; мои волосы, которые разметала вокруг себя светло-русыми путами – завлечь, не отпускать; оторванное бесстыдство, с каким раздвинула ноги, выставила вспухшую, мокрую киску, в которую он еще не успел кончить.

Меня покусывает за голую задницу похотливо-дерзкая веселость. Она же и подначивает начать гладить себя прямо у него на глазах. Да ладно, к чему? Я вижу, что он взведен по самое-самое. Гладит мои бесстыжие выпуклости и даже не рычит – порыкивает. Не находит сил на полноценное рычание.