Девушка повернулась к нему, на её обнажённое тело ложились отсветы пламени.

— Я пришла помочь.

— Вы взвалили на меня непосильное бремя оправдываться — за всех вас. Это невозможно вынести, это беспощадная ответственность.

— Злиться — грех.

— Не юродствуй. Закутайся.

Он сгрёб с кровати одеяло и швырнул девушке. Она не дрогнула. Одеяло осталось лежать у неё в ногах, она переступила через груду босыми ногами, тихой поступью приблизилась к человеку.

— Не предавайся греху.

Благодаря какому-то волшебству на ладони у неё оказался маленький крестик. Умоляюще девушка произнесла:

— Возьми. Спасись.

Что-то очень нехорошее, чёрное готово было вырваться из человека.

— Не будет никакого Страшного суда.

— А ты всё равно возьми.

Он посмотрел прямиком в её глаза — ледяные, за взглядом которых не скрывалось ничего. Пустота. И как же он устал растолковывать пустоте про унылый, безнадёжный тупик.

— А ты всё равно возьми, — говорила девушка. — Важно лишь как сильно ты будешь желать спастись.

— Разве чего-то вообще можно желать в такие минуты?

— А любовь?

— Моя любовь со мной. Прости, но тебе в ней нет места.

Теперь он должен был сказать то, что говорил каждому наваждению, каждому мороку, проникавшему в его воспалённое сознание. И в момент, когда он готов был высказаться, память вновь подсветила загубленное, заброшенное воспоминание — поцелуй и жар женских губ. Человек чуть не сломался. Он призвал на помощь всю силу воли и сказал:

— Теперь уходи.

Девушка исчезла. Не плавно расплылась в воздухе призраком, а резко, с некоей грубостью — человек и моргнуть не успел.

Уже почти догорели в камине портрет и книги. Становилось как-то зябко, неуютно. Взглянуть бы ещё раз на гармонию…

Человек вышел к могилам.

Всё, что он хотел — попросить прощения. Перед кем и за что — и сам не знал.

«Моя любовь со мной» — и если обобщить, то что из этого следует? Он остался один, и он обладал монополией на истину. В те последние минуты своей жизни он сам был истиной. Никто и ничто не могло отнять у него сокровенных, самых дорогих мгновений. Стоя над могилами отца и матери, он неожиданно подумал об удивительной вещи: вот гармония мха, травы, росы, солнца, дождя, гор, рек, лесов. Она была до него, она останется после. Но это будет уже другая гармония, она будет богаче, крошечные штрихи дополнили её — церковь на горе, детские качели в саду. И могилы, две каменные плиты, укрытые моховым одеялом, два финальных штриха. Разве не в том благодарность природы за столь малые явления людского бытия, что она хранит предков, даруя им возможность пребывать в ней, двигаться с ней, присутствовать в земле и корнях, в полевых цветах и пчёлах, в старой яблоне, в косточке её плода и снова в яблоне?

Человек так и не понял — получилось у него или нет. В конце концов, сегодня его одолевало множество разных мыслей. И всё же он почувствовал, что теперь имеет право сдаться.

Тогда он начал прощаться. Это было молчаливое прощание, очень личное, глубинное, наполненное мягкой, светлой тревогой, искуплением и очищением.

Человек стал свободным. У него осталось пятнадцать минут, чтобы быть собой и побыть наедине с собой.

***

В камине дымилась зола. Человек подобрал с пола одеяло, заправил кровать, сел на жёсткий матрас и стал ждать. Шли блаженные минуты, и даже страх перед неминуемым не терзал, не рвал на части. Он был своим, этот страх, только ему, человеку, принадлежащий и неотделимый от него. И не только страх принадлежал ему — целый обоз переживаний, чувств, озарений он дотащил до самого конца и скинул, облегчённо выдохнув.

Всё это принадлежало ему и всё это он заберёт с собой.

Раздался стук в дверь. За ним пришли.