Annotation
Выбор будущей профессии — задачка “со звёздочкой” для каждого подростка. А я ещё, как человек творческий, в последний момент решила изменить профессиональную ориентацию с медицинской на филологическую. Теперь точно не обойтись без курьёзов…
Ольга Кедук
Ольга Кедук
На медаль
Анетта Станиславовна страдала.
Сердце её принадлежало детям и русской словесности. Но однажды жестокая судьба заставила её преподавать любимый предмет ученикам 11-Б класса.
Дети были чудесные — талантливые и увлечённые, 5 потенциальных медалистов на 30 светлых голов. Увы, несколько лет подряд они забивали на русскую словесность длинное нержавеющее изделие, причиняя Анетте Станиславовне нестерпимую боль.
Класс был профильный, химико-биологический. И большинство детей после выпуска планировали поступать в “мед”, равнодушно заявляя, что русский и тем более литературе они в анатомке видели.
Учительница погружалась в глубокую депрессию, пока не увидела за второй партой среднего ряда ВОЗМОЖНОСТЬ.
Возможность звали Олей, и это была я.
Благополучно пролетев с медицинским ещё в марте на предварительных экзаменах, я быстренько перекроила планы и намылила сандалики на журналистку.
Увы, на профильные предметы филфака я забивала так же радостно, как и одноклассники. Где-то журнале предыдущих лет злостно скалились четвертные "хорошо" по русскому, особой грамотность я не отличалась, а списки литературы "на лето" не открывала с началки.
И теперь на пути к новой мечте стояла Анетта Станиславовна с журналом за девятый класс и хрестоматией. Сдаваться я пришла в конце апреля.
— В аттестат пойдёт девятка, — учительница выдержала профессиональную драматическую паузу. Жили мы тогда в Украине, где знания школьников оценивались по 12-балльной системе. Девятка в ней означала "твёрдую четверочку". Анетта Станиславовна продолжила, — но ты идёшь на медаль… — ещё пауза, — и на журналистику…
Я ждала милости и вердикта. Другим медалистам — будущим светилам медицины — педагог пятерки "дорисовала" по доброте душевной.
— Есть предложение! — сообщила она наконец. — Я тебе авансом поставлю 10 за этот год, ты выберешь литературу в качестве экзамена "по выбору", сдашь на 12, и тогда в аттестате будет 11!
Схема меня смущала. 12 была оценкой исключительной, что-то вроде "5+". И на экзаменах ставилась крайне редко. К тому же я не была уверена, что насочиняю ответ по абсолютно незнакомой мне школьной литературе даже на 9.
— А на 11 можно? И в аттестат 10… — робко и без особой надежды спросила я.
— Тогда сейчас поставлю 9, — пригрозила учительница.
Впрочем, экзамен был устный, витиевато выражаться я любила и умела, лить воду в сочинения тем более, а уж в художественной декламации стихов мне не было равных. В химико-биологическом классе точно.
Самоуверенность и амбиции взяли верх, так что на предложение я согласилась, в тот же день переписав заявление "по выбору" с биологии на литературу.
За неделю до часа Х я начала подготовку: купила брошюрку "Билеты и ответы по русской литературе" и читала её перед сном. Понимая безнадёжность затеи и втайне надеясь на чудо, я пропускала "ответы" по ненавистным Толстому и Шолохову, делая упор на то, что любила — поэзию. В процессе "подготовки" даже разучила целых 18 стихотворений, рассчитывая, что хоть какое-нибудь мне пригодится.
Утром в день экзамена я проводила друзей и одноклассников на алгебру, а сама отправилась сдаваться русской словесности с параллельным классом.
Экзамен принимала комиссия из трёх увлеченных литературой учительниц. Но одна из них отсутствовала по уважительной причине, а другая то и дело выскакивала в коридор, чтобы успокоить свою бьющуюся в нервной истерике перед экзаменом ученицу.
Зато будущим медалистам полагался бонус в лице директора. А, поскольку директор был человеком занятым и вообще математиком, отличников, включая меня, попросили выступить в авангарде групповой экзекуции.
Я пошла первой.
Судьба обошлась со мной жестоко…
Но не совсем.
Второй вопрос вызвал искренний восторг. Поэзию "серебряного века" я знала, любила и читала не по школьной программе, а по велению души. В списке из 18-ти выученных мной стихотворений шесть относились как раз к этой эпохе. А три вдобавок не фигурировали ни в учебнике, ни в хрестоматии для "дополнительного чтения".
К сожалению, билет содержал ещё и первый вопрос. Произошло то, чего я втайне боялась. Шолохов. "Тихий Дон".
Произведение я не читала, и мои знания ограничивались хаотичным набором фактов, услышанных на уроках Анетты Станиславовны. Точнее двумя фактами: роман о казаках, главную героиню зовут Аксинья.
— А можно начать со второго вопроса?
Комиссия не возражала и вообще была настроена благожелательно.
Я включила на полную мощность фонтан красноречия и завалила экзаменаторов удивительными фактами о поэзии "серебряного века". Вскользь упомянув "попсовых" Маяковского и Есенина, заблистала знаниями об Анненском, Брюсове и Сельвинском, предполагая, что выход за пределы школьной программы даст мне пару бонусов перед шолоховским фиаско.
На четвертом из шести стихотворений меня попросили прерваться и перейти ко второму, то есть первому, вопросу.
Поэтический пыл угас.
— Шолохов, "Тихий Дон", — озвучила я вопрос.
Комиссия улыбалась и кивала.
Вдруг раздался стук в дверь.
Тихий голос из-за моей спины позвал директора, тот поднялся и, ласково буркнув мне "Продолжайте!", вышел.
Я со скрипом продолжила. Изложила скудные факты, которые удалось наскрести на задворках памяти в процессе подготовки…
Из коридора вновь донеслись всхлипы, и ещё один экзаменатор с извинениями меня покинул.
Мы остались с Анеттой Станиславовной наедине, не считая десяток готовящихся к ответу школьников.
Увы, факты о "Тихом Доне" кончились, и начались фантазии.
Рассказ мой коснулся главной идеи произведения. Потому что какая может быть главная идея романа о казаках? Правильно, свобода!
— Шолохов заложил в характере всех героев произведения всепобеждающее стремление к свободе! Свободе любить, свободе принимать решения по совести. Между строк можно разглядеть и личные трагедии автора, жившего в несвободную эпоху… — лила я в уши Анетте Станиславовне, напоминая себе героя известного анекдота про блох. Та слушала без энтузиазма, но ободряюще кивала и вопросов не задавала.
Чувствуя поддержку, я возвысила голос, вырывая из летаргического сна присутствующих коллег по экзамену:
— Да, порой герои поступают, как велит им долг, но в этом читается великая скорбь украинского народа, века истории которого прошли в кабале подчинения!
Анетта Станиславовна подпрыгнула на стуле:
— Оля, какой украинский народ?
Мой энтузиазм лопнул, как воздушный шарик.
— Так… это… — я замялась, изнывая от желания продекламировать ещё пару стихотворений эпохи "серебряного века". — Казаки же…
— Оля, "Тихий ДОН"! Это донские казаки. Это в России!
Именно в этот момент в кабинет вернулся директор.
— Достаточно, Оля, — со вздохом поговорила Анетта Станиславовна. — Двенадцать… Следующий!
