— Ивлев, а у тебя же с мамой что-то серьезное, ты уверен, что тебя отпустят?
Зашел в класс, а там Ленка Савельева с Вощаковой секретничают. Слышу Ленка Ане говорит: «А ты не знаешь, он заразный? Я ужасно боюсь! Вчера он рюкзак мой таскал… И говорят, что мать его…» Увидела меня и потащила Вощакову в другой угол. Тут я не выдержал и сказал Ванде:
— Слушай, у девчонок что, нет других тем для разговора, кроме как обо мне?
— У каких девчонок? — изумилась она.
— Ну, хотя бы у Ленки с Аней. Стоят, обсуждают, я заразный или нет.
— Ты с дуба рухнул! Нужен ты им!
— Но я же своими ушами слыхал, как Савельева спросила: «А он заразный?». И ее прямо передернуло, когда она меня увидела. Мы же с ней лабораторку по химии делали, и я рюкзак ее переносил.
— Пуп мира! Ты что же думаешь, проблемы только у тебя? А у других нет? Если хочешь знать, у Савельевой щенок стригущим лишаем заболел, а Ленка боится, что и у нее волосы вылезут! Вот, блин, проговорилась! Из-за тебя, шизика!
— Сама ты…! — огрызнулся я, но дышать стало легче.
Я все время пытался набраться смелости и попросить маму рассказать, что за лечение у нее будет в больнице, от чего. И каждый раз не решался. Хотел определенности и одновременно боялся ее. А пока я пугался сам и пугал других своими подозрениями, Шишкарев пытался толкнуть приставку парням из одиннадцатого. За два дня торгов он снизил цену, а пацаны набавили, и приставка ушла к Витьке Мозговому. Мы собирались провести обмен на следующий день, но тут произошло странное событие.
Посылка из Новосибирска
Мы слушали с мамой передачу Юрия Лотмана о том, как люди обращаются друг к другу. Шел разговор о том, что один знатный вельможа разработал свою сложную систему обращений, в зависимости от того, насколько богат был его собеседник. Я хотел сказать маме, что у «вловы Куркиной» такая система тоже существует. Но увидев, что мама задремала, накрыл ее пледом и сделал звук потише. И в эту самую минуту раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужик и держал перед собой картонный ящик. На улице лил дождь, но на нем не было ни куртки, ни плаща, туфли блестели и было понятно, что он приехал на машине.
— Добрый вечер, — сказал незнакомец. — Тут живет Ирина Ивановна Ивина?
Я подтвердил. Он вошел в переднюю и вопросительно посмотрел на меня:
— Позовешь?
— Она спит, — ответил я растерянно.
— Ладно, не будем ее тревожить. Я друг Алексея… Алексея Николаевича Градова. А ты Никита?
Я кивнул.
— Можно пройти на кухню?
Он осторожно поставил ящик на стол и сказал:
— Там внутри объяснение, что к чему. А это (он вынул пакет из внутреннего кармана) отдашь маме. Да, и вот моя визитка.
Он протянул мне карточку и шагнул за порог.
Человек этот, на мой взгляд, был больше похож на друга Родькиного отца-адвоката: костюм-тройка, рубашка с двойным воротником, оксфорды. Когда дверь за ним закрылась, я прочитал:
«Геннадий Ильич Бортников, супервайзер Транструбмаш… — и дальше весь алфавит. Не успел я дочитать, что написано на визитке, как из комнаты, кутаясь в платок, вышла мама,
— Кто-то приходил? Дора?
— Мужик какой-то. Вот посылку принес от твоего «соседа по парте».
Мама стала разглядывать коробку, на которой не оказалось никаких надписей.
— Да, — вспомнил я. — Он еще вот это передал.
И отдал маме пакет.
Мама открыла большой конверт, и брови ее высоко взлетели. Я заглянул из-за маминого плеча и увидел в пакете деньги и какую-то записку, написанную от руки. Мама вынула письмо, а пакет положила на стол. Она быстро пробежала глазами написанное и спросила меня удивленным голосом:
— Кит, ты что, писал Алексею?
— Я-а?! Нет, конечно! А что?
— Ну-ка, посмотрим, что в посылке.
* * *
Когда я на следующий день рассказывал Шишкареву об этом событии, он, как и мама, по-моему, не совсем поверил в то, что никакому Алексею Градову я не писал. Я даже разозлился. Хорошо еще, что Ванда была на моей стороне. Надо сказать, что из-за ее любопытства мне пришлось подробно описывать все, что было в посылке.
— Здоровая банка меда, компот какой-то из сушеных ягод и пакетики. На некоторых охотник с собакой нарисован. И конверт с баксами. Часть таких, как мы с Родькой меняли, когда ему отец сотню зеленых на Новый год подарил, и еще с какими-то другими портретами.
— Ну, и что сказала мама?
— Назвала его этим… как его… американским миллиардером…
— Биллом Гейтсом?
— Да нет. Другим… типа Ротвеллер
— Просто так назвала и все?
— Да.
— А с какой интонацией?
— Это тебе зачем?
— А если она рассердилась и деньги ему назад отошлет?
— Она не сердито сказала.
— А как? Давай, ты же чемпион класса по синонимам!
— Озадаченно… и немного одобрительно…
— Значит сразу не отошлет, побоится обидеть. Начнутся теперь переговоры. А ты должен сказать, что вы можете отдавать деньги по частям. В четырнадцать уже можно иметь свои лавэ, заработанные.
И мы стали решать, продавать теперь Мозговому приставку или нет. Родька сказал, что уговор дороже денег, и полученные лавэ будут наши общие. То есть он их трогать не будет, и они будут у него лежать до особого случая.
«…представь, как нам будет хорошо, когда ты вернешься!»
Когда я пришел домой, то сразу почувствовал, что, наконец, мама «вернулась» и живет в настоящем времени. А то она как будто делала одно, а думала совсем о другом.
— Леша, звонил, — сказала она, когда мы сели за стол. — Передавал тебе привет.
Я думал она еще что-нибудь скажет, но она молчала.
Вечером после ужина, когда я уже собирался вырубить комп, мама зашла ко мне в комнату со стеклянной чашкой в руке.
— Кит, попробуй!
В чашке была жидкость красно-бурого цвета. Я отхлебнул немного.
Вкус был незнакомый, но приятный.
— Что это?
— Это из тех ягод, которые Леша передал, и немного меда. Он сказал, что сам все собирал, а мед — с таежной пасеки его друга.
— Круто, — сказал я, а про себя ехидно подумал: «Ученик профессора Снегга, не иначе. Рябиновый отвар готовили на втором курсе вместе с дыбоволосным зельем. Он ничего там не перепутал? А деньги он, наверное, у сибирских колдунов получил и обменял на магловские…» И не успел я подумать о деньгах, как мама сказала:
— А деньги он передал не свои, а Павлушины…
Мама взяла у меня пустую чашку и присела на диван.
— Мы в одном доме жили. Лешка и я в соседних подъездах, а Павлик в подвале. У него отец был дворником. Учился Пашка просто ужасно, а руки были золотые, и очень добрый. Со школы на автобазе крутился, а потом там же механиком работал. И образования, кроме восьми классов, не получил, и не женился. Потом, когда нас с Лешей уже рядом не было, Паша с родителями переехал в однокомнатную квартиру, которую оформили на него. Сестра уже замужем была и жила отдельно. Так вот она вдруг решила, что Павел должен немедленно официально завещать квартиру ее детям. Паша согласился и еще оформил дарственную Алексею на свой мотоцикл с условием, что половина его стоимости будет моей. Все смеялись и говорили, что к тому времени, как завещание вступит в силу, от его Харлея и колес не останется. А Паша в тот же год погиб… Ехал пассажиром…
Мама встала.
— Мы в детстве все делили поровну: конфеты, деньги, которые на школьные обеды получали… А знаешь, сколько стоил Павлушин Харлей? Лешка говорит больше полумиллиона.
Губы у мамы задрожали, и она быстро вышла из комнаты.
Я подождал немного и пошел за ней. Мама лежала на диване лицом к стене. Я подумал, что она плачет, испугался, подбежал к дивану, сел на край, наклонился и прижался к ней:
— Ма-а-м!
Мама повернулась и приподнялась. Она не плакала, но лицо у нее было таким, как при простуде: нос распух, глаза покраснели:
— Ты что, Кит?
