Тут он уже имеет возможность развернуться и подразнить отца. Ганс: «Пришла Анна. Госпожа Краус (акушерка) уложила ее в кровать. Ведь она еще не умела ходить. А аист нес ее в своем клюве. Ведь ходить она еще не могла (не останавливаясь, продолжает). Аист подошел к дверям и постучал; здесь все спали, а у него был подходящий ключ; он отпер двери и уложил Анну в твою31 кровать, а мама спала; нет, аист уложил Анну в мамину кровать. Уже была ночь, и аист совершенно спокойно уложил ее в кровать и совсем без шума, а потом взял себе шляпу и ушел обратно. Нет, шляпы у него не было».
Я: «Кто взял себе шляпу? Может быть, доктор?»
Ганс: «А потом аист ушел к себе домой и потом позвонил, и все в доме уже больше не спали. Но ты этого не рассказывай ни маме, ни Тине (кухарка). Это тайна!»
Я: «Ты любишь Анну?»
Ганс: «Да, очень».
Я: «Было бы тебе приятнее, если бы Анны не было, или ты рад, что она есть?»
Ганс: «Мне было бы приятнее, если бы она не появилась на свет».
Я: «Почему?»
Ганс: «По крайней мере она не кричала бы так, а я не могу переносить крика».
Я: Ведь ты и сам кричишь?»
Ганс: «А ведь Анна тоже кричит».
Я: «Почему ты этого не переносишь?»
Ганс: «Потому что она так сильно кричит».
Я: «Но ведь она совсем не кричит».
Ганс: «Когда ее шлепают по голому роро, она кричит».
Я: «Ты уже ее когда-нибудь шлепал?»
Ганс: «Когда мама шлепает ее, она кричит».
Я: «Ты этого не любишь?»
Ганс: «Нет... Почему? Потому что она своим криком производит такой шум».
Я: «Если тебе было бы приятнее, чтобы ее не было на свете, значит, ты ее не любишь?»
Ганс: «Гм, гм...» (утвердительно).
Я: «Поэтому ты думаешь, что мама отнимет руки во время купания и Анна упадет в воду...»
Ганс (дополняет): «...и умрет».
Я: «И ты остался бы тогда один с мамой. А хороший мальчик этого все-таки не желает».
Ганс: «Но думать ему можно».
Я: «А ведь это нехорошо».
Ганс: «Когда об этом он думает, это все-таки хорошо, потому что тогда можно написать об этом профессору»32 .
Позже я говорю ему: «Знаешь, когда Анна станет больше и научится говорить, ты будешь ее уже больше любить».
Ганс: «О, нет. Ведь я ее люблю. Когда она осенью уже будет большая, я пойду с ней один в парк и буду все ей объяснять».
Когда я хочу заняться дальнейшими разъяснениями, он прерывает меня, вероятно, чтобы объяснить мне, что это не так плохо, когда он желает Анне смерти.
Ганс: «Послушай, ведь она уже давно была на свете, даже когда ее еще не было. Ведь у аиста она уже тоже была на свете»
Я: «Нет, у аиста она, пожалуй, и не была».
Ганс: «Кто же ее принес? У аиста она была».
Я: «Откуда же он ее принес?»
Ганс: «Ну, от себя».
Я: «Где она у него там находилась?»
Ганс: «В ящике, в аистином ящике».
Я: «А как выглядит этот ящик?»
Ганс: «Он красный. Выкрашен в красный цвет (кровь?)».
Я: «А кто тебе это сказал?»
Ганс: «Мама; я себе так думал; так в книжке нарисовано».
Я: «В какой книжке?»
Ганс: «В книжке с картинками». (Я велю ему принести его первую книжку с картинками. Там изображено гнездо аиста с аистами на красной трубе. Это и есть тот ящик. Интересно, что на той же странице изображена лошадь, которую подковывают. Ганс помещает детей в ящик, так как он их не находит в гнезде.)
Я: «Что же аист с ней сделал?»
Ганс: «Тогда он принес Анну сюда. В клюве. Знаешь, это тот аист из Шёнбрунна, который укусил зонтик». (Воспоминание о маленьком происшествии в Шёнбрунне.)
Я: «Ты видел, как аист принес Анну?»
Ганс: «Послушай, ведь я тогда еще спал. А утром уже никакой аист не может принести девочку или мальчика».
Я: «Почему?»
Ганс: «Он не может этого. Аист этого не может. Знаешь, почему? Чтобы люди этого сначала не видели и чтобы сразу, когда наступит утро, девочка уже была тут»33 .
Я: «Но тогда тебе было очень интересно знать, как аист это сделал?»
Ганс: «О, да!»
Я: «А как выглядела Анна, когда она пришла?»
Ганс (неискренно): «Совсем белая и миленькая, как золотая».
Я: «Но когда ты увидел ее в первый раз, она тебе не понравилась?»
Ганс: «О, очень!»
Я: «Ведь ты был поражен, что она такая маленькая?»
Ганс: «Да».
Я: «Как велика была она?»
Ганс: «Как молодой аист».
Я: «А еще как что? Может быть, как Lumpf?»
Ганс: «О, нет, Lumpf много больше – капельку меньше, чем Анна теперь».
Я уже раньше говорил отцу, что фобия Ганса может быть сведена к мыслям и желаниям, связанным с рождением сестренки. Но я упустил обратить его внимание на то, что по инфантильной сексуальной теории ребенок – это Lumpf, так что Ганс должен пройти и через экскрементальный комплекс. Вследствие этого моего упущения и произошло временное затемнение лечения. Теперь после сделанного разъяснения отец пытается выслушать вторично Ганса по поводу этого важного пункта.
«На следующий день я велю ему рассказать еще раз вчерашнюю историю. Ганс рассказывает: „Анна поехала в Гмунден в большом ящике, мама в купе, а Анна в товарном поезде с ящиком, и тогда, когда мы приехали в Гмунден, я и мама вынули Анну и посадили на лошадь. Кучер сидел на козлах, а у Анны был прошлый (прошлогодний) кнут; она стегала лошадь и все кричала – но-но, и это было ужасно весело, а кучер тоже стегал лошадь. (Кучер вовсе не стегал, потому что кнут был у Анны.) Кучер держал вожжи, и Анна держала вожжи, мы каждый раз с вокзала ездили домой в экипаже (Ганс старается здесь согласовать действительность с фантазией.) В Гмундене мы сняли Анну с лошади, и она сама пошла по лестнице“.
Когда Анна в прошлом году жила в Гмундене, ей было всего 8 месяцев. Годом раньше, в период, на который, по-видимому направлена фантазия Ганса, ко времени приезда в Гмунден жена находилась в конце 5-го месяца беременности.
Я: «Ведь в прошлом году Анна была уже на свете?»
Ганс: «В прошлом году она ездила в коляске, но годом раньше, когда уже она у нас была на свете...»
Я: «Анна уже была у нас?»
Ганс: «Да, ведь ты же всегда ездил со мной в лодке, и Анна помогала тебе».
Я: «Но ведь это происходило не в прошлом году. Анны тогда еще не было вовсе на свете».
Ганс: «Да, тогда уже она была на свете. Когда она ехала в ящике, она уже могла ходить и говорить: „Анна“. (Она научилась этому только 4 месяца назад.)
