Лена делала зарядку, когда Надежда Ивановна вернулась домой. Толстая Лена каждое утро открывала форточку и полчаса, а то и больше ритмично вдыхала и выдыхала воздух, совершая при этом очень сложные гимнастические упражнения. Надежда Ивановна про себя удивлялась, в кого это пошла дочь, от кого ей досталось такое упорство, а вслух говорила:

— Смотри не простудись. И не крутись как бешеная, не свихни себе чего-нибудь.

Она говорила так недружелюбно потому, что втайне завидовала Лене. Надежда Ивановна сама много раз в своей жизни принималась делать зарядку, но больше недели не выдерживала. И всякий раз, когда у нее было плохое настроение, она вспоминала эту зарядку: ничего-то я одолеть не могу, и настроение становилось еще хуже. А вот дочка умела одолевать утреннюю лень, и Надежда Ивановна за это ее уважала. Завидовала и уважала.

У Надежды Ивановны к каждому из детей и к Федору Семеновичу было в душе свое, особое отношение. Если определить это отношение одним словом, то выглядело так: Федора Семеновича она обожала, старшим сыном Димой — гордилась, следующего, Валю, — стеснялась. Давно это началось. Валентин рос тихим мальчиком, и не было с ним особых хлопот. Научился читать в четыре года — и читал. В шесть лет повела его в районную детскую библиотеку. Записались, взяли две книжки и на обратном пути присели в сквере на скамейку и стали те книжки листать. А тут подошла пожилая женщина в черном костюме: «Какой славный мальчик. Ваш сын?» То да се, разговорились. Потом женщина достала из сумки носовой платок, расстелила на краю скамейки и села. Тут Надежда Ивановна возьми и скажи:

— Какой большой платок — целая простынь.

И услыхала негромкие, но отчетливые слова сына:

— Простыня, мамочка.

Вот с того момента и стала она при нем стесняться.

Сашу, младшего сына, Надежда Ивановна боялась. Не его, конечно, а за него. Очень уж неровный был Сашка, будто из двух разных людей составлен, и не знаешь, когда из него умный человек выглянет, когда дурак. Как и муж, надеялась она, что с дураком в армии Сашку разлучат и вернется он целиком умным. Что касается Лены, то уже было сказано, что дочку Надежда Ивановна уважала. И не только за физкультуру по утрам, но и за пятерки в школе, и за то, что была она девочка обстоятельная, надежная, хотя и с капризами, не без того. Соседка Марина просто напраслину возвела: дубленку, мол, Лена потребует, норковую шапку. И как это люди не понимают: во что хочешь родители поверить могут, только не в то, что их дети плохие.

И решила Надежда Ивановна испытать дочку. Рассказать ей про две тысячи и исподволь выведать, что она об этом думает, какой свой интерес к этим деньгам таит. Разложила на блюде купленные в гастрономе угощения, вскипятила чай, и, когда Лена с мокрой челкой после душа вплыла на кухню, Надежда Ивановна сказала ей:

— Хочу с тобой, Лена, серьезно поговорить.

Лена уставилась на блюдо с пастилой, инжиром и прочими сладостями и всплеснула руками:

— Просто какой-то натюрморт из жизни миллионеров!

Надежда Ивановна ничего не поняла в ее шутке, но на всякий случай нахмурилась. «Жизнь миллионеров» показалась ей подозрительной.

— Помнишь те деньги, что принесли позавчера?

— Угу, — кивнула Лена, жуя клейкий инжир.

— Так эти деньги Дима прислал нам. Подарил две тысячи. От премии своей часть выделил.

Голос Надежды Ивановны звучал ровно и в то же время таинственно. Лена слушала, продолжая жевать.

— Что же ты молчишь? Я говорю — подарил, — повысила голос Надежда Ивановна.

— Ну и молодец, что подарил, — Лена с недоумением уставилась на мать.

— Молодец или не молодец — не об этом разговор. Лучше скажи, что бы на них купить? Вот что бы ты посоветовала?

— Откуда я знаю, — Лена дернула плечом и надулась.

— Ну, вот, к примеру, хочешь, чтобы тебе дубленку купили? — Надежда Ивановна не умела двурушничать и высказала то, что хотела вытянуть из дочки.

— Хочу! — Лена произнесла это слово с вызовом, оно прозвучало как «Еще бы!».

— Тогда давай купим, — упавшим голосом отозвалась мать.

— «Купим»! — Лена это слово произнесла тоже с вызовом: дескать, как же, купим, держи карман шире. — Где это ты ее, интересно, купишь? Ты, мама, по-моему, живешь на Луне. Дубленки не покупают, а достают.

Она совсем сбила Надежду Ивановну с толку.

— Но ты все-таки хочешь или нет, эту дубленку?

— Конечно, хочу. Что я, идиотка, не хотеть дубленку?

— А норковую шапку?

Лена вытаращила глаза и поднялась из-за стола:

— Ты издеваешься надо мной или что? Зачем мне норковая шапка? Зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, что сейчас девчонки все с ума посходили на нарядах. Сами ни копейки в жизни не заработали, а одеваются лучше артисток. Вот я и хотела узнать: ты такая же или нет?

— Такая, такая, и, пожалуйста, не волнуйся. Мы все одинаковые. А вот родители разные. Одни достают дочкам дубленки, а другие — нет. Те, которые достают, плохие родители. Но даже плохие не покупают своим дочкам норковых шапок.

Надежде Ивановне показалось, что Лена не меньше как лет на десять старше ее.

— А Марина говорит…

— Марина внука наказывает, в угол носом ставит. Разве так хорошие бабушки делают? Она калечит ребенка и тебя покалечит.

— Тебя не переговоришь. Запутала ты меня, Елена. Иди делай уроки, без тебя разберемся.

Не получился разговор с дочкой. С тяжелым сердцем пошла Надежда Ивановна в тот день на работу.

Работала она недалеко от дома, в прачечной самообслуживания. Выписывала квитанции, выдавала жетоны, объясняла новеньким старикам и старушкам, как укладывать в машину белье, когда засыпать порошок в первый раз, когда во второй. Молодым она ничего не объясняла, молодые сами читали правила, написанные на стеклянной желтой доске зелеными буквами.

Когда какая-нибудь машина выходила из строя, Надежда Ивановна звонила вниз и вызывала механика Колю Маленького. Когда ломался один из барабанов сушилки, она вызывала электрика Колю Большого.

Коля Большой и Коля Маленький подчинялись ей, а она зависела от них. В штатном расписании каждый был сам по себе, а в работе — она была их начальником, а они ее подчиненными. Коля Большой, когда ему надо было отлучиться, всегда обращался к ней и благодарил, если она отпускала. А Коля Маленький, тот даже подхалимничал, приносил весной букетики подснежников, а в конце лета крупные твердые сливы, которые возила ему тетка из совхоза.

Среди посетителей прачечной у Надежды Ивановны были знакомые и даже подруга, с которой она познакомилась на рабочем месте три года назад. Подругу звали Зарой, в ее жилах текла цыганская кровь, и это было видно без объяснения. Круглые золотые серьги болтались, задевая худые Зарины плечи, большие, под тяжелыми веками темные глаза глядели живо и проницательно. Зара родилась в таборе, но девочкой попала в детский дом и выросла в нормальной, оседлой обстановке. Муж у нее был полковником на пенсии. Все белье Зара стирала дома в стиральной машине, а в прачечную самообслуживания приносила только чехлы с кресел. Чехлы стирать часто не было нужды, и Зара иногда заходила просто так, повидать Надежду Ивановну, посудачить с ней.

Выписывая квитанции, Надежда Ивановна оглядывалась, ждала Зару. Вспомнились красивые кольца с синими и красными камнями на Зариных пальцах, золотой браслет с тоненькой свисающей цепочкой, и поверилось, что Зара научит, как распорядиться деньгами, даст такой совет, за который Надежда Ивановна будет век благодарить ее и вспоминать добрым словом. Ведь все эти кольца, браслеты, серьги — это не просто украшения. Это нетленные деньги. Ходи сверкай, красуйся, и ни копеечки не потеряно, все до одной целешеньки — в ушах, на руках, на шее.

Но Зара в тот день не пришла, а пришел Коля Маленький. Пришел без вызова, сел напротив Надежды Ивановны и сказал:

— Я тут посижу, отдохну маленько. Ничего?

— Сиди, — ответила Надежда Ивановна. — Где устал так?

— В химчистке. Четыре вызова, один за другим…