Он оторвался от книги лишь несколько часов спустя, чтобы наведаться в университетскую столовую. Дождь к этому времени деградировал до мелкой холодной мороси, но погода все равно оставалась малоподходящей для прогулок на открытом воздухе; до заката было еще довольно далеко, но из-за обложивших все небо туч казалось, что уже темнеет.

Подкрепившись, Малколм сперва прошелся мимо своего корпуса общаги и, к радости своей не заметив никаких признаков света в окне — даже слабых отсветов от экрана смартфона — поднялся в свою комнату. Рика действительно не было, и Малколм удовлетворенно улегся на кровать с «Трещиной» в руках. Давненько ему не доводилось читать бумажную книгу, за исключением учебников — и Малколм почувствовал, что, несмотря на отсутствие привычных удобств типа контекстного поиска и настроек страницы, этот ретроспособ доставляет ему удовольствие. А еще у него мелькала мысль, что, возможно, этих же страниц касались и пальцы Джессики… и это было, пожалуй, единственным «физическим контактом», которого он бы хотел. Малколму хотелось бы видеть Джессику вживую, любоваться ее чудесным лицом не только на фотографии — но вот прикасаться к ней, даже просто брать ее за руку, было бы уже излишним. Так же излишним, как трогать прекрасную картину или скульптуру. Не говоря уже о… Малколм подумал с презрительной усмешкой, что Рика и ему подобных наверняка привела бы в ужас идея любить девушку, с которой в принципе невозможно заняться сексом. А вот он, Малколм, был счастлив, что их отношения с Джессикой всегда останутся абсолютно чистыми. Что физиологическая грязь, которой жаждала Кэтрин, исключена тут даже теоретически.

«Любить»? Он действительно произнес про себя это слово? Малколм почувствовал почти испуг, когда осознал это, но не стал лукавить сам с собой, пытаясь подобрать более нейтральный термин. Впрочем, это слово настолько истаскано и загажено неверным употреблением, что само по себе способно дезориентировать — если бы, конечно, он вздумал обсуждать эту тему с кем-то посторонним, а не с самим собой. Его чувство к Джессике, безусловно, не было грязным плотским влечением, которое унизило бы ее — но не было оно и преклонением сродни религиозному, которое унизило бы его (впрочем, второе, как показывает практика, с великой легкостью переходит в первое). Малколм не считал Джессику выше и лучше себя. Он считал ее равной себе — в неком высшем смысле, когда преграды теряют смысл и двое могут быть едины, в то же время оставаясь каждый собой. Как… атомы в молекуле, да. Соединенные одновалентной связью.

Малколм чувствовал что-то вроде легкого укора совести из-за того, что не пошел в парк поблагодарить Джессику за помощь с химией. Но с другой стороны то, что он читал как бы порекомендованную ею книгу, служило, в некотором роде, оправданием. И к тому же — так ли обязательно общаться с Джессикой на ее скамейке? Если она сумела подсказать ему ответы на тест, когда он сидел в аудитории, то, наверное, и его благодарность тоже могла почувствовать прямо оттуда? Или эта связь несимметрична? В конце концов, что он может знать о вещах, само существование которых несовместимо с мировоззрением, которого он придерживался всегда…

Открылась дверь, и вошел Рик. «Привет», — бросил он, снимая куртку. Малколм ничего не ответил и лишь поморщился, уловив донесшийся через всю комнату запах пива.

Но Рика, похоже, тянуло поговорить. Не наговорился, видать, там, где пил эту дрянь…

— Что читаешь? — осведомился он.

Малколм молча продемонстрировал ему обложку.

— И о чем это?

— О том, что люди — дерьмо, жизнь принципиально бессмысленна и ни надежды, ни выхода нет, — ответил Малколм с мстительным удовольствием. — И все человеческие представления, что это не так, суть самовнушенная иллюзия, которая может треснуть в любой момент. И именно страх заглянуть в эту трещину и увидеть там истину и есть главный подсознательный стимул человека. А деньги, слава, секс и прочая чепуха — всего лишь яркие заплатки, с помощью которых люди пытаются закрыть эту трещину и забыть о своем страхе. Но рано или поздно она настигнет даже тех, кто бежит от нее.

— Хмм… ну, наверное, чтение как раз для тебя, — усмехнулся Рик.

Малколм вновь не счел нужным отвечать. Хотя, по правде говоря, черный пессимизм Шепэрда казался чрезмерным даже ему. Да, наверное, в отношении обывательского большинства, «элементов пищевой цепи», как выражался Морис из книги, автор прав, но люди творческие — ученые, конструкторы, художники — составляют исключение. Неужели Шепэрд, сам будучи творцом, не чувствовал этого и считал собственную работу всего лишь бегством от осознания истины, от «трещины», таким же, как пьянство или распутство? А еще Малколма удивляло, что настолько депрессивное произведение понравилась Джессике, девушке с такой солнечной улыбкой и открытыми миру глазами. Впрочем, хорошо написанная книга может производить впечатление даже тогда, когда не разделяешь взгляды автора — и может быть, даже более сильное, чем когда эти взгляды совпадают и не становятся неожиданностью. А «Трещина» была написана действительно хорошо. Но Малколм понимал, почему она не стала и не станет бестселлером. Массовый читатель любит совсем другие идеи и сюжеты. Ему, впрочем, может понравиться даже и мизантропия — при условии, что герой-мизантроп гордо возвышается над презренной толпой подобно романтическому Люциферу, позволяя читателю ассоциировать себя именно с ним, а не с презираемыми им букашками. Но в том-то и дело, что Морис ни над кем не возвышался. Он признавал себя таким же «элементом пищевой цепи», как и остальные — все без единого исключения.

— Что ты получил за тест? — спросил вдруг Рик.

— «Отлично». А ты?

— «Удовлетворительно». А, все, что не «неуд» — все хорошо, — махнул рукой Рик. — Но ты крут. Я думал, ты пролетишь с тестом. В последнее время я как-то не видел, чтобы ты занимался. Уходишь сразу после занятий, приходишь уже ночью. Сегодня так и с последней пары свалил.

— Тебе-то какая разница, — пожал плечами Малколм, снова глядя в книгу.

— Да не, дело твое, конечно… — сразу сдал назад Рик.

— Думаешь, я продал душу дьяволу за отличные оценки? — продолжал с усмешкой Малколм. — И вместо того, чтобы делать ДЗ, хожу на черные мессы?

— А что, было бы прикольно, — хохотнул Рик.

— Заниматься можно, вообще-то, не только в этой комнате.

— Конечно, — согласился Рик. — Но ты свои книжки и тетрадки тут оставляешь.

— Ты что — роешься в моих вещах? — возмутился Малколм.

— Ни в чем я не роюсь! Ты сам из сумки все вытряхиваешь на стол или на кровать, когда уходишь.

Это было правдой. Малколм уже давно не таскал учебные пособия в парк, как делал в первые дни. Но ему не приходило в голову, что это может привлечь внимание. Чертов Рик, делать ему больше нечего…

— Тебя что — наняли за мной следить? — холодно осведомился Малколм.

— Никто меня не нанял! Так, просто спросил. Спросить уже нельзя?

— Спросить — можно, — Малколм решил все же слегка разрядить обстановку: — Анекдот знаешь? У адвоката спрашивают: «Сколько стоит ваша консультация?» — «Сто долларов за два вопроса. Какой ваш второй вопрос?»

— Ладно, намек понял, — усмехнулся Рик и, наконец, отстал.

На следующий день погода снова не радовала — было пасмурно и дул холодный ветер. Тем не менее, Малколм все же выбрался в парк (в такую пору практически пустой даже в самой обычно оживленной своей части, не говоря уже о восточном береге). Серое, подернутое морщинистою рябью озеро совсем не походило на ту чудесную синеву, отражавшую подсвеченные солнцем облака, которой Малколм любовался еще недавно. С ветвей облетали листья — в том числе и с тех, что укрывали шатром заветную скамейку. Скоро вместо живого полога, отгораживающего место их встреч от остального мира, останутся одни лишь голые ветки… Малколм стряхнул на землю сырые листья, нападавшие на скамейку, и уселся на свое обычное место. Поблагодарив Джессику за тест, он немного помолчал и добавил: