Кровать двуспальная, но подушка одна.

На комоде в серебряной рамке фотография Розалинды. Мы были женаты два года и собирались провести традиционный уик-энд с ее родителями. В субботу я скакал пять раз на ипподроме Маркет-Рейсен, и в конце скачек в комнату, где взвешивались жокеи, вошел полицейский и спокойно сообщил, что мой тесть ехал в машине в гости к друзьям, не рассчитал дистанции при обгоне на мокром шоссе и столкнулся со встречным грузовиком. Он, а также его жена и дочь сразу же скончались.

Это случилось четыре года назад. Иногда – и весьма часто! – я не мог вспомнить голос Розалинды. Иногда же мне казалось, что она в соседней комнате.

Сейчас мне очень хотелось, чтобы Розалинда была рядом. Мне не хватало ее бурного темперамента и пылкой преданности. Мне бы рассказать ей о случившемся, пожаловаться на несправедливость, услышать слова утешения…

Ох уж это расследование!

Первым свидетелем лорда Гоуэри стал жокей, оставшийся в «Лимонадном кубке» третьим в двух-трех корпусах сзади от Урона. Двадцатилетний круглолицый Чарли Уэст обладал неплохими задатками, не соединявшимися, однако, с самодисциплиной. Он был слишком высокого мнения о себе и считал, что соблюдать правила должны все, кроме него самого.

Внушительные интерьеры Жокей-клуба на Портман-сквер и вся атмосфера расследования, похоже, произвели на него сильное впечатление. Он неуверенно вошел и застыл там, где ему было велено находиться, – у края стола стюардов, слева от них и, значит, справа от нас. Он смотрел в стол и за все время поднял глаза раз или два. Он так и не взглянул ни на Крэнфилда, ни на меня.

Гоуэри спросил его, помнит ли он, как складывалась скачка.

– Да, сэр, – прошелестел он.

– Говорите громче, – раздраженно бросил Гоуэри.

Стенографист встал со своего места и передвинул микрофон поближе к Чарли Уэсту. Тот откашлялся.

– Что же произошло во время скачки?

– Видите ли, сэр… Рассказать все с начала?

– Нет нужды вдаваться в незначительные детали, Уэст, – нетерпеливо возразил Гоуэри. – Расскажите нам только о том, что случилось на дальней стороне, на втором круге.

– Понятно, сэр… Значит, Келли… Точнее, Хьюз, сэр… Так вот, Хьюз, сэр… В общем, он…

– Уэст, говорите по существу. – Голос Гоуэри резал, как бритва. Шея Уэста побагровела. Он судорожно сглотнул:

– Там, на дальней стороне, где не видно трибун, на какое-то время, буквально на несколько секунд… В общем, сэр, Хьюз сильно взял на себя…

– Что он сказал при этом, Уэст?

– Он сказал, сэр: «О’кей, притормозим, ребята!»

Несмотря на то что в комнате стояла такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка, и все прекрасно слышали слова Уэста, лорд Гоуэри с нажимом сказал:

– Будьте добры повторить ваши слова еще раз, Уэст.

– Сэр, Хьюз сказал: «О’кей, притормозим, ребята!»

– Что, по-вашему, это означало, Уэст?

– Ну вроде как он не очень старался, сэр… Не очень старался выиграть. Он всегда говорит это, когда берет на себя.

– Всегда?

– Ну, иногда…

Наступило молчание. Затем Гоуэри сказал официальным тоном:

– Мистер Крэнфилд… Хьюз… Можете задать свидетелю вопросы.

Я медленно встал с кресла.

– Утверждаете ли вы на полном серьезе, – с горечью осведомился я, – что в розыгрыше «Лимонадного кубка» я взял на себя Урона и сказал: «О’кей, притормозим, ребята!»?

Уэст кивнул. Он сильно вспотел.

– Пожалуйста, отвечайте словами, – попросил я.

– Да, вы это сказали.

– Я ничего не говорил.

– Я сам слышал.

– Этого не могло быть.

– Я хорошо слышал.

Я замолчал. Я просто не знал, что еще можно сказать. Это походило на какую-то детскую игру: сказал – не сказал – сказал – не сказал.

Я сел. Стюарды и прочие официальные представители, сидевшие за ними, смотрели на меня. Я видел, что они все до одного поверили Уэсту.

– Скажите, Хьюз, вы действительно употребляете эту фразу? – Голос Гоуэри был едким, словно серная кислота.

– Нет, сэр.

– Вы никогда не произносили ничего подобного?

– По крайней мере, в розыгрыше «Лимонадного кубка» не произносил, сэр.

– Я хочу знать, Хьюз, вы никогда не произносили ничего подобного?

Солгать или нет?

– Да, сэр, пару раз я действительно произносил эти слова, но не в розыгрыше «Лимонадного кубка» и не когда я выступал на Уроне.

– Довольно того, что вы их произносили. Мы сами разберемся, когда именно.

Он положил какую-то бумажку на дно кипы, взял другую. Глянув на нее небрежным взглядом человека, знающего свой предмет наизусть, он продолжал:

– А теперь скажите нам, Уэст, что сделал Хьюз, когда произнес эти слова?

– Сэр, он взял лошадь на себя.

– Как вы это поняли? – Вопрос был чистейшей формальностью. Гоуэри прекрасно знал ответ: это было видно по тону, каким он спрашивал.

– Когда Хьюз сказал про тормоза, я скакал рядом с ним. Затем он вроде бы слегка сгорбился и дернул лошадь, а после этого оказался сзади меня.

– Но скачку он закончил впереди вас, – злобно сказал Крэнфилд.

– Да, сэр. – Чарли Уэст метнул взгляд на лорда Гоуэри и уже не отводил от него глаз. – У меня лошадь старая, совсем выбилась из сил, и Хьюз обошел меня у предпоследнего барьера…

– А как Урон преодолел этот барьер?

– Легко, сэр. Вовремя прыгнул, хорошо приземлился…

– Хьюз утверждает, что к этому времени Урон сильно устал.

Чарли Уэст сделал маленькую паузу, прежде чем ответить. Наконец он сказал:

– На этот счет мне ничего не известно. Я-то был уверен, что Урон выиграет. Я и сейчас считаю, что он должен был выиграть. Такая сильная лошадь…

Гоуэри посмотрел вправо и влево от себя, словно желая удостовериться, что его коллеги усвоили информацию Уэста.

– С позиции, которую вы занимали на последней стадии скачки, Уэст, было ли вам видно, как себя вел Хьюз – прилагал он усилия, чтобы выиграть, или нет?

– Да вроде бы он не очень старался – я даже удивился.

– Удивились? Чему же?

– Тому, как скакал на финише Хьюз. Он, вообще-то, большой артист…

– Артист? В каком смысле?

– Он умеет сделать вид, что старается изо всех сил выиграть, а на самом деле держит лошадь вовсю.

– Хьюз имеет обыкновение выступать, не стремясь к победе?

Уэст отработал до конца:

– Да, сэр.

– Благодарю вас, Уэст, – произнес лорд Гоуэри с весьма неискренней вежливостью. – Можете пройти и сесть вон там, сзади.

Чарли Уэст шмыгнул, как кролик, к ряду стульев, предназначенных для тех, кто закончил давать показания. Крэнфилд резко повернулся ко мне и набросился с упреками:

– Почему вы так вяло отрицали все это, Хьюз? Почему, черт возьми, вы не сказали, что он все придумал?!

– По-вашему, они бы мне поверили?

Он уныло покосился на шеренгу наших судей и прочитал ответ на свои вопросы в их каменных лицах. Тем не менее он встал и ринулся в бой:

– Лорд Гоуэри, демонстрация пленки розыгрыша «Лимонадного кубка» не подтверждает обвинений Уэста. Хьюз ни разу не брал на себя Урона.

Я поднял руку, чтобы остановить его, но поздно. На лицах Гоуэри и Ферта отразилось полное удовлетворение. Они знали не хуже меня, что сказанное Уэстом подтверждалось пленкой. Почувствовав, что Урон начинает уставать, я действительно дал ему передохнуть примерно за милю до финиша, но теперь этот нормальный маневр стал причиной превратных толкований.

Крэнфилд удивленно уставился на меня, не понимая причин моего вмешательства.

– Я дал ему немного отдохнуть, – извиняющимся тоном пояснил я. – Это видно на пленке.

Он нахмурился и сел, погрузившись в мрачные раздумья.

– Пригласите мистера Ньютоннардса, – как ни в чем не бывало говорил между тем лорд Гоуэри одному из чиновников.

Прежде чем этот самый неизвестный мне мистер Ньютоннардс вошел, возникла небольшая пауза. Лорд Гоуэри слегка повернул голову влево, глядя на дверь, позволив мне полюбоваться его патрицианским профилем. Я внезапно с каким-то испугом понял, что не знаю ровным счетом ничего о нем как о человеке, а он, в свою очередь, обо мне. Для меня он олицетворял авторитет и власть. Я не оспаривал его права вершить надо мной суд. Я лишь наивно надеялся, что он проявит мудрость, честность и справедливость.