— Это уже слишком… Будь справедлив, Марко, ведь он любил ее.
— Ты не знаешь, Он любил только свои поиски, а она была для него обителью слез, когда его постигали неудачи. Да, он не мыслил себя без нее, ибо она была для него причалом. Он эту свою любовь раздувал иллюзией утраты, как кузнец раздувает в горне уголь. И мне было больно это видеть: ее любовь стоила того, чтобы отдаться ей полностью… Ты спрашиваешь — когда? Помнишь, они вышли тогда из лесу, и я понял, что Галя уже принадлежала ему. До этого она была очень хороша, а в этот момент прекрасна — такой женщина бывает раз в жизни. Меня охватила тогда какая-то отрешенная радость, будто она принадлежала только что мне, и я готов был праздновать их праздник, пусть чужой… А он, успокоенный разрядкой после неудачи, сидел у костра, создавая мысленно новое техническое моделирование, и не думал о ней. А был же праздник! И я тяжко полюбил ее тогда за то, что в ней, только в ней, а не в них, жила настоящая любовь, которую я искал, которую желал, на которую достойно ответил бы и которая в тот момент обошла меня…
— Город! — крикнула проводница.
Друзья наконец встали из-за столика. Пассажиры толпились в тамбуре.
— Я вспомнил слова твоего деда-аксакала, — сказал Марко, укладывая в чемодан шахматную доску. — «Если не веришь в аллаха, пойди на Тянь-Шань и уверуешь, увидев, что он сотворил». Хорошая пословица, только я немного изменил бы ее: «…встреть женщину, без которой ты не можешь обойтись».
— Я тоже так сформулировал бы эту пословицу. Я уже давно сделал это.
— Ты счастливый, Юлдуз — шербет, рахат-лукум, сахарин. Что тебе…
В тамбуре Анвар спросил:
— Ты не подумал, что Галя могла выйти замуж?
— Думал.
— Что дети есть…
— И об этом думал.
— Что изменилась, подурнела…
— Нет.
— А что ты дашь ей вместо спокойной жизни1, которую она, вероятно, ведет?
— Я дам ей Байкал.
…Марко сидел в Галиной комнате, ждал. Он еще ничего не знал о ней, и вместе с тем знал главное — она одинока. Комната обставлена по-девичьи: одна кровать с вышитой подушечкой, трюмо, на стене портрет красивой женщины, очень похожей на нее, вероятно матери. А ниже, под портретом, — маленькая фотография Андрия.
И это было для Марка ошеломляющей неожиданностью. Он долго готовился к решительному ходу и верил в свою удачу, потому что не верить было свыше его сил. И застал Галю свободной. Хотя нет — Андриевой. А с Андрием он воевать не мог.
Стало стыдно за ту борьбу, которую он начал против него в поезде, стараясь отделить в характере Андрия мелкое от значительного. Там он боролся с Андрием в самом себе, проверяя цену своей любви. Теперь Марко должен сдаться. Галина любовь проверялась тут годами, и принадлежала она не ему, а его сопернику, и Андрий, видно, был достоин ее.
Вчера квартира была закрыта. Марко блуждал допоздна по улицам, — подумалось, может, Галя давно уже уехала из Города? — и вокруг веяло пустотой. Он вспомнил Тянь-Шань, Кызылкумы, где целых пять лет пространствовали они с Анваром, ища эту же белую нефть по методу Андрия. Что теперь делать? Возвращаться в Среднюю Азию или остаться тут и искать ее, Галю?
А сегодня все так просто. Она в Городе. И в этой простоте — труднейшая сложность.
Чувство страха перед встречей, не с чьей-то, а с Андриевой Галей, с каждой минутой ожидания овладевало им все сильнее.
И вдруг — голоса в прихожей, и рывком открывается дверь.
Неужели для нее не существовало времени?.. Та самая, какую увидел тогда у костра, только глаза, большие зеленые глаза, как бы устали, стали меньше, а может, это от неожиданности? Рука Гали, загорелая, с длинными пальцами, единственный раз лежавшая у него на плече, когда она в автобусе заснула, остановившись в резком движении, рывком опустилась.
— Вот это да… — произнесла Галя. — Ты же мне сегодня весь день мерещился, Марко…
— Я думал о тебе.
— Но как… как это так, что ты здесь? И почему так долго не появлялся?
— Я же не знал, что ты свободна…
— Свободна, Марко. Сегодня уже свободна… Ну, что ты стоишь, гривастый баламут, поздороваемся же…
На улице уже стемнело, когда Нестор вышел из театра, оставив там Копача, Марту, доктора Остролуцкого и режиссера.
Августин вышел вслед за Нестором, догнал его в служебном проходе, остановил:
— Не принимай этого близко к сердцу, Нестор… Такого кина и я не ожидал. Это, скажу тебе, такой человек, что дай ему копейку, так до самого Пацикова будет тянуть старого козла за хвост…
— Очень колоритный образ, Августин. В жизни мешает, но для кино — какая находка!
— Я знаю, ты зря и шагу не ступишь. Вот так среди людей ходишь, тебя, как говорится, за дорогого гостя принимают, а потом только держись — когда-нибудь этот гость так тебя намалюет, что и содой не отмоешься…
— Сам не рад, Августин. Такой уж наш хлеб: собирать у людей по крупице чужое и создавать из него новое — уже свое.
— Эх, да и своего у тебя дай боже каждому. Я сегодня весь день мучаюсь… Стефурак мне рассказал… Сам кое-что про это знаю, а вспомнить не могу. Уже ходил сегодня к этой керамической школе, но вернулся тупой как пень… Может, не побрезгуешь, зайдешь ко мне — на оладьи из картошки…
— Зайду, Августин, но когда-нибудь позже. Я еще успею всем Вам надоесть… Сегодня я тоже ходил туда. Фармацевтическая фабрика там. Гм… Смерть и жизнь. Стены не виноваты. А в тех подвалах — склад с медикаментами. Чтобы жизнь от смерти спасать… Августин, вы в шахматы играете?
— А почему же нет. Играю. Но так, не по книжке. Да это глупости — играть по книжке. Я тебе скажу по правде: ежели кто что умеет, тому и книжки не нужны, а глупому и книжки не помогут…
— Интересно, откуда это у вас все берется?.. Ну, до свидания.
Августин потряс руку Нестору, сказал:
— Только ты не иди в Бляшный отсюда напрямик, там все разрыто, а иди мимо ратуши.
— Все-то вы знаете, Августин. Даже то, куда я собираюсь пойти.
— Потому что, как говорится, у одного книжный, а у другого природный ум…
Нестор шел и думал, что должен сейчас же ехать в Киев, чтобы, уладив там некоторые формальности, быстрее вернуться сюда, в Город: ведь новые хлопоты могут порвать еще не крепкую паутинку замысла.
Он почувствовал, что поймал для произведения основной стержень — перекличка поколений. И у него уже готовы были прототипы: Стефурак, Копач, Кость Американец, Перцова, Вадим Иванович, а с другой стороны — Галя, Марта, доктор Остролуцкий, Мисько Два Пальчика и еще два шахматиста из поезда, для которых жизненную линию надо придумать, потому что он больше их не встретит. А потом для всех надо создать новую художественную судьбу, гармонирующую с их жизнями.
Герои стояли перед глазами Нестора, как шахматные фигуры, готовые к походу, надо лишь умелой рукой удачно сделать первый ход…
«Постой, а почему бы не начать именно так? — чуть не вскрикнул Нестор, шагая по улице. — Идет поезд. В купе два человека за шахматами. Расставлены фигуры, идет упорная игра. Неверный ход… Проигрыш… Еще одну партию? Да, еще одну, но и она не может быть последней… Каждый выходит на свой турнир. Бывают неудачи. Но обязательно придет победа, если есть вера… Затяжная партия у Костя Американца. А у Гали? Что-то случилось у нее, раз живет одиноко… Да, начало есть. За разговором шахматистов — столько сцен!..»
Обрадованный находкой, Нестор шел к ратуше и, остановившись на перекрестке, почувствовал вдруг, что, найдя эту деталь, тут же потерял что-то свое, личное, что могло принадлежать только ему одному — на радость и счастье. Творчество, как молох, снова отбирало у него самое дорогое, чтобы никогда не вернуть обратно, а отдать людям. Вчера и сегодня он жил под впечатлением встречи с Галей, в сердце входило то самое чувство, которое коснулось было его еще в ранней юности, а теперь новая художественная жизнь, только еще рождавшаяся в воображении, поглотила это чувство, ибо без него не сможет жить новое произведение, и уже дочь дочери Сотника воспринималась не как девушка, возлюбленная, жена, а как героиня произведения, — и Нестор в который уже раз проклял свою профессию.
