— В чем дело, Тамила? — Джаба ласково коснулся ее щеки, провел рукой по густым ее волосам.

— Джаба… — Платок задвигался еще быстрей, но Тамила сейчас, должно быть, не видела своих рук — и вообще ничего не видела. — Джаба… Когда тебе больше не захочется бывать со мной, когда…

— Тамила…

— Когда ты решишь, что мы больше не должны встречаться, когда мы уже не будем так близки друг другу…

— Тамила, почему…

— И когда ты меня больше не… Совсем не… Ни чуточки… Ты скажешь тогда, как мне поступить? Как быть после, когда тебя уже не будет со мной… Скажешь? Потому что я не знаю…

— Тамила!

Она сжала его руки повыше локтей своими слабыми руками, и Джабе показалось, что он сейчас упадет на колени.

Совсем другая, изумительная девушка стояла перед ним. В памяти Джабы промелькнули университетский двор, первая встреча с Тамилой, и он понял, что девушка эта была изумительной и тогда, только он, Джаба, не заметил…

Словно он стал вдруг обладателем какой-то необычайной драгоценности, и это обязывало его жить отныне совсем по-иному. Словно он внезапно стал самым замечательным человеком в мире, только этого никто не знал, кроме него самого.

Вагон канатной дороги скользил над самыми верхушками деревьев, как впервые взлетевший птенец. Посередине овального вагона стоял в одиночестве проводник. Пассажиры, повернув к нему спины, прилипли к окнам и смотрели вниз. Город постепенно уходил в глубину.

Джаба стоял около Тамилы, положив руку ей на плечо. К его удивлению, именно сейчас ему почему-то не думалось о Тамиле. Вспоминались то одни, то другие знакомые люди — словно он вызывал их в воображении, чтобы поделиться тем новым, что вошло в его жизнь. Полчаса тому назад он прошел мимо театра Марджанишвили, не вспомнив о дяде Никале. Как знать — может, после Джабы костюм Меркуцио взял у дяди Никалы кто-нибудь другой, и старый суфлер теперь уже этому другому пеняет за невозвращение костюма. Вдруг Джабе почудилось, что дядя Никала умер, что ему, Джабе, говорили об этом, только он забыл… Может, это ему приснилось?.. А не умер ли старик в самом деле? Надо почаще навещать людей, и они никогда не умрут. Потом Джабе вспомнился другой старик, воскресший из мертвых Самсон, и он подумал, что Самсон, наверное, навестил Бенедикта в больнице, чтобы поблагодарить его за уход и заботу. Будь Бенедикт в своем уме, вот бы пришел в ужас при виде Самсона! Олицетворением самой смерти показался бы ему старик!

Джаба посмотрел из вагона вниз, на крыши, и стал искать взглядом дом Бенедикта.

«Наверно, уже проехали над ним».

…Они шли по главной аллее парка. Миновали качели, тир, карусель.

— Устала! — улыбнулась Тамила, закинула голову и вздохнула полной грудью. — Что за воздух! Прямо с неба стекает!

Они стояли на круглой площадке. Почва была глинистая, белесая, их удлиненные тени темнели на ней, точно рвы. Небо было чистое, синее, как зеница младенца. И посредине этого огромного глаза, как пробудившаяся мысль, сияло солнце.

— Джаба! — окликнула спутника Тамила. — Посмотри на свою тень, а потом наверх.

— И что же?

— Увидишь ее на небе.

Джаба посмотрел на свою тень, потом поднял взгляд.

— Ничего не вижу!

— Не так… Долго надо смотреть. Расставь ноги шире, вот так. Теперь раскинь руки. Так. Не шевелись. Смотри на тень, не своди с нее глаз, пока я не скажу.

Тамила и сама раскинула руки. Долго стояли они, застыв в этой позе. Джаба боялся пошевелиться. Краем глаза он видел и тень Тамилы. Он собирался уже сказать, что устал, что с него хватит, и тут услышал команду Тамилы:

— Смотри наверх!

Джаба взглянул на небо и пошатнулся: ему показалось, что земля ушла у него из-под ног, что он взлетел в пространство. На синем куполе неба простерлась его тень — огромная, неуклюжая, с раскинутыми руками. Слева от нее виднелся другой силуэт, поменьше, не такой четкий и почти прозрачный, — это была тень Тамилы.

— Я думал, ты разыгрываешь меня, — сказал, не поворачивая головы, Джаба. — Кто тебя научил этому фокусу?

— Мой папа.

— Долго тень продержится? На небе?

— Не очень.

— А мою тень ты видишь?

— Вижу, но неясно. А ты мою?

— Я тоже.

Так, закинув головы, они как бы беседовали с небом. У Джабы от напряженного вглядывания пестрило в глазах; обе тени, его и Тамилы, представлялись ему огромными алыми облаками.

«Сейчас наши тени вмещают несчетное множество звезд, — думал Джаба. — Они объемлют миры, отделенные друг от друга миллионами километров… Наши тени объединяют эти миры».

Джаба, не глядя, нащупал около себя руку Тамилы и сжал ее пальцы Плечо Тамилы коснулось его плеча.

А в небе недвижно застыли два силуэта, словно ожидая какого-то знака с земли.

ШАПКА, ЗАКИНУТАЯ В НЕБО

РОМАН

Авторизованный перевод с грузинского

А. БЕСТАВАШВИЛИ

ГЛАВА I

Это утро запомнится мне надолго. Смутный рассвет, казалось, медлил, выбирая цвета и оттенки для неба на целый день. А пока в окне моей комнаты молочно-голубым телеэкраном мерцало утро. Экран этот еще не был тронут изображением, и только привычные звуки раннего утра — щебет проснувшихся птиц, шарканье дворницкой метлы и гул редких машин — наводили на мысль, что телевизор включен и вот-вот начнется передача.

Тревожный телефонный звонок перекрывает мирные утренние шорохи и усиливает сходство всего происходящего с телевизионной передачей. Вот на экране вырисовываются контуры моей комнаты. Я вскакиваю с кровати и беру трубку. Оперуполномоченный, убедившись, что у телефона именно я, а не кто-нибудь другой, приступает к изложению дела. При этом он сразу меняет тон на сугубо официальный. Сообщение его сухо и лаконично. Только факты: подросток 15 или 16 лет упал с третьего этажа… Несчастный случай или самоубийство… а возможно, это… одним словом, есть подозрения, и небезосновательные. Надо расследовать. Он диктует адрес и просит меня поспешить.

«Глупости, — успеваю бросить вслух, направляясь в в ванную, — глупости! — бормочу в пригоршню холодной воды, — пятнадцатилетний мальчишка и самоубийство? Невероятно!» — заключаю, бегло окинув взглядом свое изображение в зеркале.

Теперь в кадре наш видавший виды «газик», который несется по сонным пустым улицам к новому жилому массиву. Я сижу рядом с водителем, в ногах у меня «следовательский» портфель. «Газик» замедляет ход на рытвинах, с осторожностью человека, берегущего вывихнутую ногу, переваливает через ухабы. Я поеживаюсь от утреннего холодка. Теплое дыхание города сейчас спрятано в домах, квартирах, комнатах. Через какой-нибудь час люди высыпят из подъездов на улицы — и сразу станет теплее.

«Нет, так тоже нельзя, — говорю я себе, — ни в чем не разобравшись, заладил: «глупости! невероятно!» Это может только помешать следствию. Я должен отбросить все предубеждения, чтобы прийти туда, как первоклассник на первый урок».

Дорога стала ровнее, и «газик» увеличивает скорость, под ветром скрипит брезентовый верх. Переднее стекло покрывается мелкими каплями дождя. Не нравится мне этот дождь, следы — если таковые, конечно. имеются, — смоет и перепутает. Правда, дорога пока совсем сухая, как будто наша машина перехватывает дождь на полпути и не дает ему обрушиться на землю.

Настроение у меня паршивое. Чем ближе к месту происшествия (несчастный случай? самоубийство? или…), тем слабее ощущаю злость, которую должен был бы испытывать по отношению к воображаемому преступнику и к самому факту преступления. Ясно, версия самоубийства сыграла в данном случае не последнюю роль. Ловлю себя на мысли: только бы ЭТО не подтвердилось. Пусть я столкнусь с неслыханным злодеянием, но только не это.