Джаба не мог оторвать взгляда от высокой женщины, ожидавшей автобуса на остановке. Озаренное тусклым светом уличных фонарей, мерцало, фосфоресцировало ее белое лицо.

Только не ошибись, Джаба, — это богиня. Сейчас главная задача — не ошибиться. И не попадаться на глаза никому из знакомых.

Джаба крадучись, на цыпочках, убрался прочь от освещенного места и спрятался в тени, под висячим балконом соседнего дома: чтобы его не заметили знакомые.

Тень, отбрасываемая балконом, ходила ходуном. Через площадь была переброшена проволока, на проволоке висел большой электрический фонарь; ветер раскачивал его, и улица колебалась у Джабы под ногами. Джаба прислонился к стене и закрыл глаза… И все сразу исчезло, он забыл обо всем. Не было ни улицы, ни пронизывающего ветра, ни хмеля в голове — только упорная мысль сверлила мозг. Джаба тщетно пытался вызвать в памяти лицо и имя одного очень близкого друга и не мог. Был у него когда-то друг — да, был наверняка, потому что Джаба явственно различал его место — на улице, в комнате, на небе, — видел его силуэт, пространство, которое тот обычно занимал. Сейчас силуэт был прозрачен, на этом месте зияла пустота, и Джаба мучился, стараясь заполнить ее воображением. Ах, какой хороший это был друг — Джабе хотелось быть с ним всегда, ни на минуту не расставаться. Кто это был? Куда он делся? Когда пропал?

На перекрестке завизжали в блестящих желобках рельсов трамвайные колеса, и улица вновь обступила Джабу, хмель вновь затуманил его.

Он подзывал такси, но водители не останавливались. Время от времени, когда Джаба преграждал путь очередной машине, со всех сторон раздавались испуганные возгласы:

— Молодой человек, садитесь в машину, а то милиция вас заберет!

Словно с неба, донесся до Джабы женский голос. Он обернулся. За спиной у него стоял таксомотор. Где-то вдалеке глухо рокотал двигатель. За рулем сидела женщина средних лет в коротком синем пальто из искусственной кожи. Она перегнулась назад, ловко дотянулась до дверной ручки и открыла заднюю дверцу.

Джаба сел в машину. Такси тронулось.

— Видите — милиция! — показала женщина-водитель в окошко. — Я избавила вас от холодного душа.

Такси почему-то направилось в сторону университета.

«Пусть едет, куда хочет!» — подумал Джаба.

— У вас дверь не закрыта, — женщина остановила машину, еще раз перегнулась назад и захлопнула с силой заднюю дверь. — Скажите свой адрес, пока не заснули.

Джаба испугался — как бы в самом деле не заснуть. Но еще больше пугала его перспектива быть доставленным домой. Ему не хотелось сейчас возвращаться к себе. Он сам не знал, чего ему хотелось. И тут он вспомнил о Гураме.

— Площадь Марджанишвили! — пробасил он, испытывая удовольствие оттого, что так легко обманул водителя.

— Ки, батоно! Есть!

В машине его слегка укачало, и он ненадолго задремал. Ему пригрезилось, что за рулем сидит мама. Она всю ночь искала Джабу, нашла наконец его на улице и сейчас отворачивала лицо, чтобы сын не узнал ее. И при этом улыбалась в душе оттого, что Джаба назвал не тот адрес.

Джаба открыл глаза, перегнулся через спинку переднего сиденья. Ему захотелось посмотреть на лицо этой немолодой, с проседью, женщины, сидевшей за рулем. Непременно надо было узнать, какова та, кого он принял за собственную мать.

Машина влетела на мост. Здесь студеный ветер буйствовал, точно спущенный с цепи. Полный ярости, он врывался в машину через все окошки и щели, налетал на Джабу со всех сторон.

— Ну вот — приехали.

Автомобиль подтащил, подмял под себя площадь и опрокинул себе на голову высокий дом, вздымавшийся напротив.

Джаба вышел из машины, порылся в карманах.

— Спасибо, сынок! Только не вздумай куда-нибудь завернуть!

…Словно кто-то встал бок о бок с Джабой, подставил ему плечо. Это был лестничный поручень. Джаба повис на нем всей своей тяжестью. Поручень не отступал от Джабы и, сковав его, понемногу уводил все выше и выше.

Отец и мать Гурама в Москве. Гурам один. Наверное, спит. Джаба разбудит его… Велика важность — пусть проснется!

«А может, его и вовсе нет дома. Тем лучше, я уйду и… пусть сам меня ищет, если хочет… Уши ему надеру! Отругаю хорошенько негодника! Все забыл, все — детство, школу…»

Снова вспомнился Джабе тот, потерянный его друг. Нет, не Гурам и не Нодар, а кто-то другой, еще более близкий. К нему спешил обычно Джаба, чтобы поделиться любой своей радостью или печалью. Он знал: друг порадуется его счастью, друга огорчит его горе — и от этого радость самого Джабы удвоится, а печаль его утихнет. Какой замечательный друг! Кто же это был? Быть может, он умер — почему же Джаба не помнит об этом?

Джаба очнулся от своих мыслей, посмотрел назад, на убегающие вниз ступени. Лестничный поручень миновал квартиру Гурама и увел Джабу на следующий этаж. С грохотом низвергающегося обвала сбежал оттуда Джаба — кажется, упал по пути и ушиб колено.

Квартира оказалась незапертой — Джаба ввалился в переднюю.

— Гурам!

Пошатываясь, направился он к отворенной настежь двери, ведущей в комнаты. Там, за нею, было темно — казалось, дверь выкрашена в черный цвет. В этом черном четырехугольнике внезапно возникла фигура Гурама. Встревоженный, в одной майке и в трусах, выскочил он в переднюю.

— Откуда ты взялся? Разве было незаперто? — Он щелкнул замком входной двери. — Не мог постучать? — Топая босыми ногами, он побежал назад, к комнатной двери, закрыл ее. Потом схватил Джабу за локоть и потащил на кухню.

— П…приехали? — Джаба показал на комнату; он подразумевал родителей Гурама.

— Приехали.

Вот они на кухне. Гурам зажег свет, закрыл дверь. Джаба зацепился за стул и с размаху сел. Лампочка под потолком слепила его — он невольно жмурился.

— Прости, что я разбудил те…тебя… Похоже, что и ты тоже в… выпил.

— Если ты это заметил, значит, не так уж сильно пьян.

— Я не п…пьян… А ты сердишься, потому что тебя разбудили. Но не… го…говоришь мне ничего… Я сейчас уйду.

Джаба почувствовал, что Гурам ничего не имеет против этого, и обиделся. Ему стало жалко себя до слез: так мало дорожит им старый друг!..

— Как х…хочешь, — он посмотрел Гураму в глаза. — Только сначала еще одно слово… Ты не ответил на мой вопрос… Не ответил дав…веча, у нас… Ты сказал, что Дудана нед…достойна меня, помнишь? И отказался об…объяснить… Скажи, что ты… что ты имел в виду… и я уйду..

— Куда ты пойдешь!

— Если не ответишь… Если не дашь удов…удовлетворительного ответа, я не п…прощу тебе оскорб…бительного отзыва о Дудане… Да, ос…оскорбительного! Между нами все б…будет кончено. — как напился, так и вспомнил? — Гурам растирал обеими руками озябшие плечи.

— Да, вспомнил… Что ж такого?.. Думаешь, я пьян и не способен рассуждать? Нап…против, мыслю еще острей…

— Посиди тут, — сказал Гурам. — Я сейчас вернусь. Он вышел.

Грубым, повелительным показался его тон Джабе. И на душе у него стало еще горше.

«Все!.. Разошлись, потеряли друг друга… Навсегда!»

На столе выстроились вряд три бутылки коньяка. В первой оставалось лишь несколько капель на дне, вторая была опорожнена наполовину, третью не успели еще раскупорить. Рядом, на тарелке, завивалась фестонами потемневшая яблочная кожура. На полу валялись обломок плитки шоколада и пара остроносых женских туфель.

Вошел Гурам — одетый, в шлепанцах.

— Выпьем, раз мы и так уж пьяны!

Джабе он показался протрезвевшим.

— Я пришел сюда потому, — сказал Джаба и взял рюмку, — что завтра уже не мог бы прийти.

— Почему?!

— Ваш дом ведь сносят…

— Ах, да… — настороженное выражение исчезло с лица Гурама.

— Ты же с…сам сказал, что сносят… Я хотел посмотреть еще раз… Где мы готовили уроки… Выпускные экзамены помнишь? Тут, на кухне, мы химию зубрили…

— Сидели на этих самых табуретах, — подхватил Гурам без особого энтузиазма, постучав пальцем по ножке табурета.

— Дай мне этот табурет. На память!

— Бери! — усмехнулся Гурам.