— Батоно Георгий, когда мне было восемнадцать лет, я мечтал лишь о том, чтобы кончить университет и стать хорошим журналистом.
— Неправда, ты уже на первом курсе собирался удивить весь университет и думал, что первый же твой очерк будет напечатан во всех журналах мира!
Джаба улыбнулся;
— Разве это так плохо?
— Нет, почему же… Но мечте надо и делом подсобить… Самое удивительное чудо на свете — это когда мысль, мелькнувшая в человеческом уме, бестелесная, неосязаемая мысль, одевается плотью, становится вещественной и занимает место в пространстве. Сколько у меня было в жизни желаний! — Георгий прищурил и без того узкие глаза. — Когда-то я мечтал даже стать дирижером!
— И я! — воскликнул Джаба.
— Похоже, что всякий, кто мечтает о дирижерском пульте, становится журналистом.
Редактор сел за стол и пододвинул к себе пачку свежих газет. Джаба поднялся.
— Напишите, пожалуйста, записку директору какого-нибудь театра, чтобы мне выдали костюм.
— Какой костюм?
— На маскарад не пускают без костюма, и я не хочу на правах корреспондента нарушить общее правило. Кроме того, если я буду в маскарадном костюме, то сойду за участника и меня не будут стесняться…
Георгий достал из ящика блокнот со штампом редакции.
— Напишу тебе записку в театр Марджанишвили. Заместитель директора — мой старый приятель.
Тут дверь кабинета приотворилась, и в щель просунула голову девушка-секретарь.
— К вам посетитель, батоно Георгий.
— Кто?
— Не знаю… Говорит, что условился с вами.
— Ну, если уж ты его не знаешь, Лиана… Проси.
В кабинет редактора вошел высокий, красивый человек. Он смущенно улыбнулся, поставил большой, туго набитый портфель на пол, снял шляпу и протянул редактору руку.
— Вы… профессор Руруа… — запинаясь, проговорил Георгий.
— Именно… Это я звонил вам нынче утром.
— Очень приятно. Садитесь, пожалуйста.
Но профессор, прежде чем последовать приглашению, подошел к Джабе, пожал ему руку, потом поклонился Лиане, стоявшей в дверях кабинета. Лишь после этого, положив шляпу на диван, он сел в кресло перед редакторским столом.
— Да, нынче утром, — почему-то повторил он.
Джаба встал. Лиана вышла, не закрыв за собой дверь: она была очень любопытна.
— Чем могу служить? — Редактор захлопнул дверь кабинета перед носом у Лианы и повернулся к гостю, потирая руки с любезной улыбкой.
— Как вам сказать… — усмехнулся профессор Руруа, прославленный в городе хирург, медицинское светило. — Вот, на старости лет бес попутал… — Он виновато посмотрел на Джабу, — Надеюсь, не станете надо мной смеяться…
— Ну, что вы, как можно! Мы вас слушаем… Так в чем же дело?
— Да, так вот… Я пишу стихи — зачем, сам не знаю… Это у нас, видимо, общее, грузинское… Уж если свихнемся… — Профессор усмехнулся снова, он героически боролся с чувством мучительной неловкости. — Словом, надеюсь, вы меня поймете… Когда на человека накатит… Если уж вы меня не поймете, то…
— Да, да, конечно…
— Гонорар меня совершенно не интересует. — Профессор наклонился, толстый портфель взлетел с ковра на стол, профессор раскрыл его, стал рыться внутри. — Прочитайте, ознакомьтесь и, если понравятся…
— Напечатайте! — не выдержал Джаба потока неоконченных предложений.
— Вот-вот, именно это я и хотел сказать, — по-детски просиял профессор.
— С удовольствием. — Голос изменил редактору, прозвучал неуверенно, и он поспешно прокашлялся, — Правда, мы редко публикуем стихи, у нас ведь иллюстрированный журнал… Но тем не менее постараемся сделать все, что возможно… — Он протянул руку за стихами, но оказалось, что поторопился: прежде чем отдать редактору толстую тетрадь, профессор раскрыт и перелистал ее.
— Да… Вот это — о моем родном селе… Как давно я там не бывал, если б вы знали… Непростительно! Это — о моей матери, она рано умерла… Это — шутливые стихи, о врачах нашей больницы, мы как-то устраивали домашний, интимный вечер… Ну и много еще всякой всячины. Вы сами увидите. — Он почему-то поднялся, вручил с торжественным и многозначительным видом тетрадь Георгию и тут же принялся оправдываться: — В общем, это тоже своего рода болезнь, сами знаете — одолеет человека, и, конечно, нет от нее исцеления… Засядет в мозгу — не выбросишь и не иссечешь… Совсем как опухоль…
— Только опухоль бывает у одних злокачественной, а у других безвредной, — улыбнулся Георгий.
— Совершенно верно, — со смехом подхватил шутку профессор, — У меня она, без сомнения, злокачественная, мне спасения нет, я обречен.
— Тем более что о лечении, наверно, перед вами лучше не заикаться?
Оба смеялись от души.
— Исследуйте меня, — показал на тетрадь профессор. — Быть может, опухоль окажется в конце концов доброкачественной… Во всяком случае, хоть в добрых намерениях не сможете мне отказать.
— Да, кстати, батоно Михаил, — перестал смеяться Георгий, — недавно прошел слух, будто бы американские исследователи что-то нащупали…
— К сожалению, неправда. Такие слухи распространялись уже не раз.
— Меня очень интересует ваше мнение, батоно Михаил… Ведь сколько уже тайн раскрыто наукой, отчего же именно этот проклятый рак оказался таким крепким орешком?
— Черт побери, если бы я знал ответ на ваш вопрос… Быть может, известные нам сегодня биологические законы действительны лишь в пределах нашего земного мира, быть может, биологии нужен свой Эйнштейн, который откроет всеобщий закон жизни, объемлющий всю вселенную?
— Но болезнь-то эта истребляет жизнь на Земле, а не в космосе!
— Некоторые элементы, — сказал профессор, опершись обеими руками о стол, — были обнаружены сначала на звездах, а уже потом на Земле.
— И все же лучше бы искать здесь, — Георгий постучал пальцем по столу. — Болезнь ведь уводит людей отсюда туда, — тут он показал пальцем на потолок.
Профессор помолчал; улыбка тронула его губы и постепенно разлилась по всему его лицу.
— Прилетят — и поднимут нас на смех, — сказал он шепотом.
— О ком вы?
— О них, — Руруа, в свою очередь, поднял палец вверх, к потолку. — Или мы сами полетим к ним, и когда они познакомятся с нашей медициной…
Георгий пришел в хорошее настроение. Глаза у него заблестели.
— Вы думаете, батоно Михаил, что это случится скоро?
— Вполне вероятно… И тогда я постараюсь скрыть, что я врач.
— Ну, а если на звездах нет цивилизации?
— Невозможно, немыслимо! Так же, как невозможно представить себе, чтобы на Земле жил только один человек… Один-единственный человек, — повторил он задумчиво, поднял бровь и добавил с сожалением, как бы делясь с близкими, домашними людьми постигшим его большим горем: — Ах, какой человек умер у меня в клинике вчера… Какой человек!
В кабинете воцарилось молчание. Руруа пригладил рукой седеющие волосы, и Джаба с удивлением обнаружил, что перед ним стоит совсем другой человек — на лице профессора не было больше ни тени смущения. Казалось, задремавшая было ненадолго глубокая мысль снова выглянула из его светлых, серых глаз.
— Если бы мы сегодня не знали еще электричества, — продолжал рассуждать как бы про себя профессор, — люди не сумели бы догадаться, что поставленная вертикально на крыше дома простая железная палка, громоотвод, является защитой от молнии. И тогда в грозу сгорало и рушилось бы множество домов. Вот такая «простая палка», вероятно, могла бы исцелять рак, если бы… — Профессор умолк, задумался, потом прошептал еле слышно: — Замечательный был человек… — Он долго молчал, словно стоял над постелью тяжелобольного, потом вдруг очнулся, протянул руку Георгию: — Извините меня, я отнял у вас столько времени! До свидания. — Взяв шляпу и портфель, он быстро вышел из кабинета.
Джаба и Георгий глядели ему вслед с изумлением.
— Кто это был? — Лиана перехватила Джабу сразу за дверью.
— Профессор Руруа.
— Что ему было нужно?
В приемную вошел заведующий отделом, пожилой, белобрысый человек с маленькими, блестящими глазками; казалось, он нарочно щурит веки, суживает разрез глаз, чтобы собрать всю входящую в них световую энергию в одну точку и лучше рассмотреть того, кто стоит перед ним.
