— Ну, а что же?

— Не сказал.

«…Может, что-нибудь более важное?.. Неужели Гурам…»

— Тогда давай я расскажу: он приехал ко мне в институт на машине…

— Не рассказывай, Дудана.

Девушка посмотрела на него с удивлением.

— Не рассказывай: Гурам ничего мне не говорил, я ничего не знаю.

— Ничего не говорил?!

— Мы с ним ни разу за это время не виделись.

— Тогда почему ты не хочешь меня слушать?

— Ладно, слушаю.

Дудана опустила голову и замолчала. На проспекте, казалось, только и был слышен стук ее каблуков.

— Куда мы идем? — спросила Дудана, ни к кому не обращаясь.

— Поднимемся на Комсомольскую аллею или в Ботанический сад. Там хорошо фотографировать.

— Джаба, ты правда сам придумал эту сказку?

— Да, кажется, придумал.

— Как она пришла тебе в голову?

— Я сидел в саду перед фонтаном и…

— И писал?

— Нет, размышлял.

— О чем?

— Обо всем. О себе…

— И что же?

— Потом какая-то девушка остановилась рядом и долго смотрела на фонтан.

— И тебе стало завидно?

— Да, немножко.

— На тебя она не смотрела? Совсем?

— Нет.

— Джаба!

— Да?

— Если девушка сама обратит на тебя внимание, тебе она понравится?

— Не знаю.

— Нет, не то что обратит внимание, а если ей захочется всегда быть с тобой?

— Если это будет хорошая девушка — да! — Быстрая, прохладная река подхватила Джабу, он куда-то мчался, покачиваясь на ее волнах, так, что у него захватывало дух…

— Джаба… Ты только не смейся… Не будешь смеяться? Мне еще никто никогда не говорил, какая я. Я о себе ничего не знаю. То есть не знаю, какой меня находят другие… Джаба, скажи мне, какая я, — только откровенно, ничего не скрывай.

— Ты очень хорошая девушка. Наверно, гораздо лучше, чем даже я думаю.

Дудана улыбнулась. Улыбка долго не сходила с ее лица.

— А теперь спроси ты.

— Что спросить?

— Спроси: «Какой я?»

— Какой я, Дудана?

— Ты очень хороший, Джаба.

Оба засмеялись.

— Крепко мы похвалили друг друга, — сказал Джаба.

— Третьего дня я сидела в комнате одна и думала…

— Почему одна? Там же был еще этот старик в своей постели.

— Ох, Джаба, не напоминай мне об этом старике-Так вот, я сидела и думала: как странно, что мы так быстро, чуть ли не с первого раза освоились друг с другом, сблизились… Какая тому причина?..

— С кем ты сблизилась?

— Мне кажется, что мы уже очень давно знаем друг друга. А на самом деле нет еще и месяца. Потом я догадалась — если бы ты не пришел к нам в тот вечер… Когда ты будто бы что-то потерял… Если бы ты не пришел в тот вечер, я… Я никогда, ни за что не показала бы тебе цветка. Как-то нечаянно получилось… Этот цветок я приняла от тебя, как дань восхищения, громко, во всеуслышание провозглашенную хвалу. Я ведь не знала, не ждала, что встречу тебя еще когда-нибудь. Ну и так как хвалу можно сохранять, я ее и сохранила.

— А Гурама ты почему обидела — уж не явился ли он без дани и хвалы? — Джаба криво улыбнулся; шутка не могла скрыть тайную его мысль, он покраснел, понял, что выдал себя. И почувствовал, что от любого ответа Дуданы скрытый смысл его вопроса станет еще ясней. Внезапная случайность вывела его из затруднения. — Дудана! Дудана! Смотри, смотри скорей!

По проспекту мчался голубой автобус. Обе его дверцы были закрыты. Из передней свисали две пушистые толстые косы: дверца, захлопнувшись, прищемила их, и они остались снаружи. Автобус летел, а две каштановые косы с белыми бантами развевались по ветру.

— Как, наверно, сейчас заливается смехом обладательница этих кос! — сказал Джаба.

— Ну да, смехом… Скорее, наверно, слезами — от боли и от страха! — возразила Дудана.

— А пассажиры кричат водителю: «Открой дверь!»

— Одни кричат: «Открой!», а другие, наоборот: «Не открывай, вывалится!» — и. ухватив девочку, держат ее изо всех сил.

— Да, там внутри спорят, а того не видят, как красиз автобус с бантами!

— Похож на разряженного, разубранного коня, правда?

— Ты когда-нибудь носила косы?

— Нет… Некому было их заплетать.

Автобус скрылся за поворотом.

— Пойдем скорей, а то набегают тучи, — Джаба посмотрел на небо, — этак мы не сможем фотографировать.

И Джаба вспомнил одну из первых своих работ, напечатанных в журнале, — фотоинформацию о киносъемочной группе на подъеме Бараташвили: серебристые отражатели для подсветки, погашенные «юпитеры», загримированные актеры с кофейно-коричневыми щеками и алыми губами. И режиссер, нетерпеливо дожидающийся появления солнца, чтобы начать съемку.

И снова перед глазами у него встало лицо Гурама.

НЕБО И РЕЖИССЕР

— Джаба, проснись, Джаба!

Сквозь сон слышит он голос матери, но не может понять, откуда, с какой стороны доносится зов.

Джаба плывет в непроглядном мраке; он держится на поверхности, потому что не двигает ни руками, ни ногами и боится пошевелиться, чтобы не провалиться на самое дно.

— Чей это жакет?

Отворилось маленькое окошко — словно какая-то сила распахнула его снаружи, — и в сознании Джабы разлился яркий свет.

«Я спал», — подумал он.

Он хотел открыть глаза, но было почему-то удивительно трудно разлепить веки. Только брови вздергивались кверху, тщетно усиливаясь увлечь веки за собой.

Сначала он вспомнил фото, напечатанное в «Гантиади». В галерее на хорах среди толпы девушек в масках сидит Дудана; она смотрит через окно галереи вниз, в зал для танцев. Это фото послужило ему поводом еще раз зайти к Дудане. Потом пришел проведать больного тот старик, Гудули, так, кажется, его имя? Просил известить его, если что случится… Потом Дудана хотела, чтобы Джаба был фонтаном из его сказки… Сколько он сделал снимков на Комсомольской горе! Хоть бы хорошо получилось!

— Напечатай все, Джаба, я потом сама выберу.

Издали доносился шум водопада.

— Спустимся туда, — сказал Джаба.

— А если пойдет дождь? Мы не успеем добежать до укрытия.

Между невысокими холмами открывался через узкий пролом в отвесных скалах вид на ущелье Ботанического сада. Пролом был огорожен чугунной решеткой, чтобы никто случайно не свалился с обрыва. Джаба попросил Дудану стать перед этой решеткой, а сам присел и навел аппарат на фокус. Потом чуть отступил и вдруг, в эту самую минуту, увидел… Под платьем у Дуданы явственно обрисовывались две темные колонны… Внизу, вырвавшись из-под края юбки, как два луча из облаков, они упирались в землю. А Дудана стояла, прислонясь к решетке, и, ни о чем не догадываясь, улыбалась. И тогда. Джаба подумал: «Нет… О любой другой можно — так, а о Дудане — нельзя… Дудана совсем иная…» Да, кажется, так все и было. Теперь он проявит пленку, и если объектив тоже увидел те две колонны, то он не сможет показать Снимок Дудане.

— Где тот снимок? Почему ты его не напечатал? — скажет Дудана с упреком.

— Не вышел…

— Что ж, как раз этот и не получился? Он, наверно, был бы лучше всех.

Дудана открыла маленькую, продолговатую сумочку и тут же закрыла ее. Щелкнул замочек.

— Зеркальце пропало. Где я могла его потерять, не пойму.

— Ты потеряла зеркальце?

— Неважно. Потерять — это ничего, плохо, когда разобьется.

— Ты потеряла зеркальце? — повторил Джаба. — Когда ты его потеряла?

— Проснись, ленивец! Думаешь, сегодня опять воскресенье?

— Я не сплю… Сейчас! — пробормотал Джаба, не раскрывая глаз.

Потом они сели в автобус и стали спускаться по извилистому шоссе в город. Смеркалось. Дудана сказала: «Будь у меня косы с бантами, высунула бы их в окно, чтобы развевались на ветру». А Джаба думал о потерянном зеркальце. Потом вспомнил Гурама. Весь вечер ему хотелось вернуться к прерванному разговору, но он удержался. Зачем спрашивать? Дудана сама должна была сказать. Джаба не будет вмешиваться… Наверно, она думает, что Джабе все известно, потому и не говорит. Пусть думает! Наверно, и Гурам так полагает… Пусть.