— Три тысячи, Бено…

— Больше у меня здесь нет.

— Три тысячи, говорю.

Бенедикт колеблется, на лбу у него выступают капельки пота. Одним глазом он смотрит на дверь, другим — на Бату. А внутренний взор его не отрывается от сейфа. В уме Бенедикт то вынимает из шкафа деньги, то прячет их обратно в шкаф. Наконец он решается, отсчитывает вторую тысячу и на этот раз запихивает ее Бату в карман.

— Все, я с тобой в расчете. Уходи теперь, будь другом, а вечером встретимся где-нибудь.

— Бенедикт, не хватает еще тысячи рублей. Так вот во сколько ты ценишь свое слово?

— Не хватает? Да здесь даже слишком много! Я еще расквитаюсь с тобой за этот грабеж! А теперь ступай!

— Грабеж?.. Грабеж, говоришь? Ах вот ты как! Ну, тогда мне совсем ничего от тебя не нужно, ни копейки! На, подавись! — истерически выкрикивает Бату, швыряет деньги в лицо Бенедикту и убегает.

В дверях стоит какой-то юноша и улыбается Бенедикту. Где-то Бенедикт его видел… Ах да, это приятель Дуданы. В чем дело? Где же корреспондент?

— Прошу.

— Здравствуйте, уважаемый Бенедикт.

— Одну минуту!

Бенедикт высовывает голову в коридор. Тотчас же к нему устремляется поток ожидающих приема: точно весь коридор качнулся в сторону Бенедикта.

— Товарищ Зибзибадзе, вот я принес разрешение…

— Эту справку не принимают…

— Завтра к вам можно прийти?

— Я только на две минуты, уважаемый, ровно на две минуты!

— Батоно Бенедикт, вам обо мне звонили, я…

Но Бенедикт ищет взглядом корреспондента.

— Здесь должен быть кто-то из редакции…

Он вдруг соображает, что этого не надо было говорить вслух, что корреспондент уже у него в кабинете, это он, тот самый молодой человек: сказал же он давеча, что работает в журнале. Бенедикт поворачивается на каблуках и исчезает за дверью, бросив просителям следующую загадочную фразу:

— Ничего не могу сказать… Или завтра.

Да, этот юноша — корреспондент; вон у него и фотоаппарат в руках. Все понятно. Дудана! Разумеется… Ладно, не многого он добьется!

— Здравствуй, молодой человек!

— Здравствуйте, дядюшка Бено.

Джаба держится неуверенно. Он явился сюда с двумя противоположными, исключающими одна другую миссиями. Всю дорогу от редакции до дверей кабинета Зибзибадзе он был представителем своего возмущения и протеста, доверенным лицом, чья задача — уничтожить, растоптать этого наглеца, вызвавшего слезы у его матери, оскорбившего память его отца. Если это огорчит, обидит Дудану — что ж, он не мог, не имел права с этим считаться. Он должен был дать понять или даже прямо сказать этому господину, что он, Джаба, работник прессы и не оставит дела без последствий, вынесет на свет все, что здесь творится.

— Слушаю, молодой человек. Слуга покорный’ — говорит Бенедикт.

А потом случилось нечто странное: стоило Джабе войти в кабинет, как это доверенное лицо, этот представитель его возмущения и протеста, вдруг испуганно сжался, превратился в крохотного лилипута и исчез, провалился в щель паркета. А вместо него внезапно возник прибывший с миссией дружбы и доброй воли, ищущий любых возможных путей к примирению полномочный посол с непроницаемой дипломатической улыбкой на лице — возник и развалился в кресле, заложив ногу на ногу.

С чего начать? Ляпнуть первое, что придет на ум?

— Как поживаете, батоно Бенедикт?

— Спасибо, неплохо. Можно бы и лучше, но… Хе-хе.

— Крепко вы нас подпоили в прошлый раз.

— Ну, вас подпоить не просто… А я вот быстро пьянею.

Что бы еще сказать?

— Дядюшка Бено, вы тогда подписались на Диккенса в книжном магазине… Не знаете ли, вышел уже первый том?

— Не знаю… Не заходил в магазин.

— Чтобы не отрывать вас от дела, скажу прямо, что мне нужно. Хочу написать очерк о вас… о вашей работе. Для нашего журнала, для «Гантиади».

— О моей работе?! — для виду изумляется Бенедикт, от волнения он не замечает, как подсекает подножкой собственный стул и упирается коленями снизу в письменный стол, так что даже слегка приподнимает его. — А точнее, что именно вас интересует? — спрашивает он таким тоном, точно ему давно наскучили эти корреспонденты, от которых отбоя нет.

Выясняется, что редакцию интересуют масштабы жилищного строительства в районе, она хочет знать, насколько удовлетворяется потребность населения в жилье, какие намечаются перспективы, строятся ли в районе здания для каких-либо учреждений общегородского значения и многое другое в этом роде.

Самый длинный и исчерпывающий из ответов Бенедикта состоит не больше чем из пяти-шести слов. Джаба, положив перед собой блокнот со штампом журнала («Редакция «Гантиади». Литературный сотрудник»), быстрой рукой записывает «ответы».

«Пусть этот листок напоминает мне о том, как я из корыстных побуждений, чтобы получить квартиру, вошел в сделку со своей совестью и предложил в качестве взятки свои услуги журналиста…»

Бенедикт давно умолк.

— Имеет ли район договор о социалистическом соревновании с другими городскими районами? — спрашивает Джаба и, дождавшись, чтобы Бенедикт заговорил, продолжает писать в блокноте:

«…Как я рассердился на самого себя, но понял, что уже поздно, что придется разыграть до конца роль занятого своим делом корреспондента. Пусть этот листок напомнит мне также о том, что больше всего в эту минуту я боюсь, как бы в самом деле не напечатать чего-нибудь об этом человеке, как бы он не вытянул-таки из меня «журналистскую взятку». Сейчас, в эту минуту, я сам не могу объяснить себе свое поведение, не знаю, отчего, вместо того, чтобы выразить ему свое возмущение, неожиданно завел с ним дружеский разговор:

1) потому, что он дядя Дуданы, или

2) потому, что хочу его умаслить…».

Молчание заставило Джабу поднять голову.

— В четвером массиве потрескались стены у вновь построенных домов. Не скажете ли чего-нибудь по этому поводу?

— Виновные понесли наказание Райисполком, разумеется, здесь ни при чем. Дело в том, что…

«…Или, наконец, 3) потому, что не уверен, в самом ли деле он взяточник и мошенник. Никаких доказательств у меня нет…»

— Как, согласны?

— Простите, что вы сказали?

— Что, если нам взглянуть на строительство? Возьмем такси, через четверть часа будем на месте.

— С удовольствием…

Джаба вырывает исписанный листок из блокнота, складывает его вчетверо и прячет во внутренний карман пиджака.

— Уважаемый Бенедикт, когда будет вывешен список получающих квартиры? — Это не мысль: Джаба говорил это вслух.

Бенедикту задают такой вопрос сотни раз на дню, Он отвечает автоматически:

— До весны ничего не будет.

Он собирает бумаги на столе, прячет их в ящик.

— Сколько всего кандидатов в списке?

— Как сказать, — Бенедикт думает, что это очередной вопрос корреспондента. — Списки разные. Едем? — Бенедикт готов, он позванивает связкой ключей. — Как раз застанем на месте главного инженера.

— Меня интересует список тех граждан, которые должны получить квартиру в первую очередь. Я имею в виду наиболее нуждающихся.

Бенедикт заглядывает Джабе в глаза, удивленный его вызывающим тоном: уж не разнюхал ли чего-нибудь этот корреспондент? Откуда? Бату?..

— Да, существует и такой список… — Голос просачивается через губы Бенедикта, как вода через песок.

— Не помните ли, кто стоит в этом списке под сто двадцатым номером?

Глаза у корреспондента смеются, на губах его играет многозначительная улыбка. Он явно хочет показать Бенедикту, что все знает… Бенедикт прекрасно помнит женщину под номером сто двадцать… Ту, что разругалась с ним здесь, в кабинете, третьего дня… Из-за того, что Бенедикт переместил ее в конец списка, отодвинул ради пятнадцати тысяч Якова Тартишвили… Так вот зачем явился этот корреспондент! Разыграл Бенедикта, посмеялся над ним в свое удовольствие и сейчас собирается его погубить.

— Не могу же я все помнить! — разводит руками Бенедикт; он смущен и нервничает. — Достанем список, посмотрим.