Я с грехом пополам нацепил ее запасной шлем – он был мне маловат и болтался на макушке – и уселся на заднее сиденье, обняв Кэтрин за талию. Мы ехали медленно, однако у мотоцикла хватило пороху затащить нас обоих в гору, ни разу не заглохнув. Остановившись у въезда на мою дорожку, заросшую бурьяном, Кэтрин весело рассмеялась.

Я сказал ей «спасибо» за то, что подвезла. Она умчалась прочь, продолжая смеяться. Я пожалел, что рядом нет Уортингтона или хотя бы Тома Пиджина с его доберманами. Но на этот раз меня не поджидали никакие злые колючие Розы. Когда я отпер заднюю дверь и вошел, на меня пахнуло миром и покоем тех лет, когда здесь жила большая семья: отец, мать и двое сыновей. Теперь я остался один. Но воспоминания, наполнявшие все десять комнат этого дома, были еще слишком живыми, и я не пытался найти себе жилище поменьше. Может быть, когда-нибудь потом… А пока что этот дом был для меня настоящим домом во всех смыслах: это был мой дом, дом всех, кто когда-то жил здесь.

Я немного побродил по комнатам, думая о Кэтрин, о том, понравится ли ей это место, и о том, примет ли дом ее. В прошлом не раз бывало, что дом отказывался наотрез. Одна девица заявила, что выйдет за меня замуж только в том случае, если я оклею светлые крашеные стены пестрыми обоями, – и я отказался жениться на ней, к ужасу ее семейства. Поэтому теперь я в сомнительных случаях всегда советовался с домом. Один раз я с его помощью расстался с девушкой, которая начала говорить о нас с нею как о «едином целом» и отвечать на вопросы «мы». «Мы думаем, что…»

Нет, мы так не думаем.

Я знал, что некоторые считают меня бессердечным. И неразборчивым. И непостоянным. Кэтрин наверняка будут советовать не связываться с типом, ненадежным, как его стекло. Я прекрасно знал, что обо мне болтают, – но если мы с моим домом когда-нибудь решим выбрать для меня подругу на всю жизнь, мы не станем обращать внимания на болтовню.

Взломщики, укравшие мои видеокассеты, напакостили не так уж сильно. Телевизоры с видеомагнитофонами стояли в трех комнатах – на кухне и в обеих гостиных: мы с моей матерью на протяжении десяти лет жили практически отдельно.

Я почти ничего не трогал в ее комнатах после того, как похоронил ее, и потому казалось, что она вот-вот выйдет из своей спальни и примется пилить меня за то, что я снова разбросал грязную одежду по полу.

Видеокассет в доме не осталось ни одной. Нам с матерью нравились совершенно разные фильмы, и она к тому же записывала телепередачи, но теперь это было неважно. Из моей комнаты пропали довольно ценные записи с инструкциями по стеклодувному делу, но это как раз можно восстановить, если удастся найти копии. Часть из этих кассет записал я сам – мне их заказывали для университетских спецкурсов. На них вообще были элементарные вещи – там речь шла в основном об изготовлении оборудования для научных лабораторий. Вряд ли воры охотились именно за ними.

На кухне были записи теннисных и футбольных матчей и кулинарные инструкции. Пропало все. Полиция предложила мне составить список. Да разве же все упомнишь?

Прибирать было практически нечего, не считая пары дохлых пауков и пыльных квадратов на тех местах, где когда-то стояли телевизоры.

Сувениры от Розы давали о себе знать все меньше. Я надежно запер двери и благополучно переночевал дома, а утром пешком (как всегда, когда некому было подвезти) пошел к себе в «Стекло Логана». Я пришел туда раньше всех. Первым делом я проверил, как там распростертые крылья, – и испытал неимоверное облегчение, обнаружив, что ночью никто не попытался их разбить.

Подставка работы Айриша служила достаточно надежной защитой от несчастных случайностей, но от урагана или топора маньяка уберечься не так-то просто…

В то утро я изготовил целую флотилию маленьких разноцветных яхточек, а в обед купил удобное кресло, в котором даже мои помятые бока чувствовали себя вполне комфортно. Я вернулся в «Стекло Логана» в сопровождении носильщика из мебельного магазина и расставил мебель по-новому. Мои помощники понимающе ухмыльнулись.

Я немного посбил спесь с Гикори, поручив ему изготовить яхту. Естественно, что с первого раза все мачты у него получились корявые, а паруса такие, что никакой ветер их бы не наполнил.

Благодаря своему обаянию и мужественной внешности Гикори мог удержаться даже на той работе, к который был непригоден. За неделю, проведенную в его обществе, я куда больше узнал о его недостатках, чем о его способностях, однако покупателям он нравился. Продавец Гикори был прекрасный.

– Вам хорошо! – пожаловался он теперь, переводя взгляд с яхточки, которую я сделал для него в качестве образца, на кучу цветного стекла, бывшую плодом его собственных трудов. – Вы-то знаете, как выглядят яхты! А у меня они выходят плоские, как на картинках.

Я не раз объяснял ему (стараясь не «выставляться»), что в нашей работе половина успеха – зависит от умения увидеть будущее изделие объемным. Сам я неплохо умел рисовать и писать красками, но именно пространственное воображение, которым я был одарен от рождения, позволяло мне без особого труда делать яхточки и прочие объемные вещи.

Третья попытка Гикори тоже потерпела крах под сочувственные вздохи зрителей. Будущий корифей стеклодувного дела принялся оправдываться тем, что на его изделие в самый ответственный момент брызнула вода, оттого оно и раскололось, и уж здесь-то он вовсе ни при чем, – но тут раздался телефонный звонок, и я перестал слушать Гикори. Это звонила Кэтрин.

– Все утро я пробыла офицером полиции, – сообщила она. – Ну что, купил второе кресло?

– Купил. Оно уже здесь, тебя ждет.

– Класс! А у меня для тебя новости. Сменюсь с дежурства – загляну. Моя смена кончается в шесть.

Чтобы скоротать ожидание, я отправил по электронной почте письмо Виктору. Я не рассчитывал на скорый ответ – парню полагалось быть в школе, – но он, как и в первый раз, похоже, ждал у компьютера.

«Обстоятельства изменились», – написал он.

«То есть?»

Прошло несколько минут.

«Вы еще там?» – спросил Виктор.

«Да».

«Мой папа в тюрьме».

Увы, интонаций электронная почта не передает. Так что я мог лишь догадываться, какие чувства испытывает по этому поводу Виктор.