Потом начиналась первая смена, где заключенные пребывали на своем уровне шесть часов. После трехчасового перерыва на очередной паек, называемый обедом и небольшой отдых в защищенных от излучения бараках — вторая смена, которая, как и первая длилась шесть часов и заканчивалась вечерним пайком и ночным сном.

У каждого заключенного на ноге был браслет с датчиком, который фиксировал любое его перемещение как по времени, так и в пространстве.

Ревье Оутс — заместитель коменданта по первому уровню поднял на него холодный, колючий взгляд.

— То есть ты, кусок отброса, обвиняешь офицера, который честно несет свою службу, во вранье и не исполнении своих обязанностей.

Оутс демонстративно загнул один палец.

— И кстати, — продолжил он, так как на этот раз заключенный не стал оспаривать услышанное, — такие как ты здесь не задерживаются, они опаздывают и получают штрафные смены.

Он с явным наслаждением загнул второй палец.

— И такие как ты здесь не шутят, и уж тем более не иронизируют. И даже не открывают рот, если к ним конкретно не обращаются.

Третий палец присоединился к первым двум.

— Что мы имеем? — надсмотрщик очень внимательно посмотрел на свои пальцы. — Три нарушения плюс первое основное. Четыре ночных смены. Еще есть вопросы, возражения, остроты?

— Нет, господин капитан. Я все понял.

Георгий и сам не знал зачем вступил в эту глупую конфронтацию с Оутсом. Только облегчил тому задачу. Впрочем, судя по тому, что все две недели его пребывания здесь он еще ни разу не пропустил ночную смену с фантазией у старшего надзирателя все было хорошо.

— Гронский, датчик движения зафиксировал твою недостаточную активность во время смен. Ты не знаешь основного правила? Тело в движении поглощает больше энергии, чем в состоянии покоя. Шесть ночных смен. Будет время вспомнить регламент. Возражения есть?

— Нет, господин капитан.

— Гронский, мне вчера лейтенант Шарлис сказал, что ты проигнорировал его замечание. Опять твои шуточки? Две смены. Есть возражения?

Георгий слегка помедлил с ответом. Пытаясь вспомнить то, о чем ему говорил Оутс.

— Меня, значит тоже игнорируешь. Еще две смены.

— Да, господин капитан.

Так было каждый раз. Как только заканчивались выписанные штрафные смены, всегда находился повод, чтобы назначить следующую. Надзиратель знал свое дело и никогда не упускал возможность доказать истинность постулата: был бы заключенный, провинность всегда найдется.

— Гронский! — Оутс, как обычно объявился перед второй сменой.

— Господин капитан, разрешите обратиться, — опередил его Георгий, в очередной раз не сдержавшись. Видимо он еще не разучился чувствовать себя свободным, — хотел бы предложить вам свою помощь.

Надсмотрщик замер от неожиданности.

— Зачем вам каждый раз искать повод донести до меня, что я отброс достойный всяческого наказания и пачкать свой взгляд моей мерзкой рожей. Подсчитайте сразу на полгода, вычтите прошедший месяц и сразу назначьте. Возражений с моей стороны не будет, господин капитан.

Оутс очень недобро посмотрел на заключенного. Правда, за затемненной защитной маской выражение глаз было особо не разглядеть, но его напряженная поза, наклон головы, сжимающиеся и разжимающиеся пальцы говорили о том, что нежданному помощнику он не очень-то рад.

— Сто пятьдесят! — отчеканил Георгий, стараясь чтобы его улыбка не выглядела уж чересчур издевательской. — Не напрягайтесь, господин капитан! А то нас у вас много. Зачем вам лишний раз мозгами работать. Я за вас это сделал. Искра разума.

И он многозначительно постучал пальцем себе по виску.

— У тебя ошейник, — сквозь зубы процедил Оутс.

Георгий едва сдержал себя, чтобы по обыкновению, когда никто не видел, не просунуть пальцы под металлический обод. Боль в шее от иглы блокатора, мучила его постоянно, словно само тело сопротивлялось чужеродному предмету, мешающему ему слиться со своей внутренней сутью.

— Простите, господин капитан, забыл. Значит, я просто от рождения такой сообразительный.

На этот раз офицер ничего не сказал и, развернувшись, пошел прочь.

— Так что со сменами, господин капитан? — вслед поинтересовался Гронский.

Заткнись, идиот! Порезвился и хватит.

— Помолчал бы ты лучше, парень, — голос, раздавшийся сзади, словно озвучил его мысли. — Не думай, что он просто так это спустит.

— Увеличит количество ночей в месяце?

Гронский повернулся к неожиданному собеседнику.

— Ты и так месяц не вылезаешь с ночных смен. А ночные смены — это не просто бессонные ночи и повышенная нагрузка, это штрафы за твои провинности. И как только подобных штрафов станет достаточное количество, тебе назначат уже настоящее наказание.

Георгий тяжело выдохнул. Да, придурок, не надо было связываться с Оутсом. Но ведь тот все равно бы назначал свои ночные смены в независимости от того удержал бы он язык за зубами или нет.

— Ты ведь знаешь, что внутренними правилами Карьера разрешается перевод заключенных на определенный срок из одного уровня на другой. За примерное поведение поощряется уровнем с более низким излучением. За плохое — наоборот. Третий уровень или даже бункеры. Недолго. Например, на пару часов. Но скажи, тебе это надо?

Гронский покачал головой. Но потом спохватился и произнес вслух.

— Нет. Спасибо, что предупредил.

Аллертонец Итон Фейн был слепым. Нет, не от рождения, а от Источника. Его глаза не выдержали давления энергии во время очередного выплеска и просто лопнули, как перезревшее яблоко. Самого Итона сумели спасти, а глаз уже было не вернуть. По прошествии нескольких месяцев, его организм пообвык и стал чувствовать себя более-менее нормально в окружающей обстановке, если здесь конечно вообще было применимо это слово, но пустые глазницы очень часто болели и воспалялись, и он испытывал нешуточные страдания, особенно в ночное время.

Итон Фейн был блистательным хирургом из потомственных с Искрой. Лучшим во всей Оросии и входил в десятку первых по всему материку. Пока как-то раз у него на столе не оказался пациент, который умер в ходе многочасовой операции. Родные обвинили врача в ошибке, приведшей к смерти. Наняли адвоката, который нашел свидетелей среди коллег и даже других пациентов, подтверждающих некомпетентность одного из лучших хирургов современности.

После первых дней прострации, когда Георгий начал оглядываться вокруг себя и втягиваться в новые реалии, он стал видеть много знакомых лиц. Из той, прошлой своей жизни. Лица, которые постоянно мелькали на экранах телевизора, улыбались со страниц глянцевых журналов, крутились в новостных лентах или на страницах социальных сетей.

Художник из Дору, который с мощью своего дара придавал своим полотнам гипнотическую силу. Только вот рисовал он не цветочки с яблочками в вазах, а мрачные готические сюжеты, из-за которых трое или четверо его поклонников покончили жизнь самоубийством.

Успешный архитектор одного из доминионов Содружества, который ради забавы создавал дома-лабиринты, из которых могли выйти лишь люди с Искрой разума. Он не учел, что другие тоже захотят повеселиться и просто не смогут выйти из подобной ловушки. Погиб ребенок — было громкое дело.

Талантливый ученый из Эвереийского королевства. Он работал с Рунами и проводил смелые и нужные человечеству опыты. Потом в лаборатории случился какой-то несчастный случай, как говорят по неосторожности или халатности. Погибло несколько сотрудников и был уничтожен почти весь запас Рун. Ему дали двенадцать лет.

Мошенник-музыкант из Нортландии, спортсмен — альтхамец с Руной, известный политик из Вестленда — все они блистательные, успешные и богатые, наслаждающиеся своей состоявшейся жизнью в один миг вдруг стали никем, никчемными и бесправными, отрабатывающими свой долг перед человечеством.

И Георгий поймал себя на мысли, что первый круг Карьера — это даже не отбывание наказания. Это какая-то показательная порка.

***

— Виктор Григорьевич, пришел ответ из Управления на запрос экспертизы с места аварии.