Положив телефонную трубку на аппарат, Платов почти минуту смотрел на нее с какой-то особенной задумчивостью, как будто еще раз прокручивал в голове недавний телефонный разговор. Потом выражение задумчивости исчезло с лица комиссара госбезопасности, и он бросил на Шелестова внимательный взгляд.
– Видел? – спросил Платов, кивая на окно.
– Да, – улыбнулся Максим Андреевич. – Сегодня их сразу пять. Целых пять салютов!
– Наступаем, громим врага! Освобождаем родную землю! – Платов сжал кулак так, как будто хотел ударить им по крышке стола. Но занесенная рука мягко легла, и он уже спокойнее спросил: – Как группа?
– Занимается, – ответил Шелестов. – Все по плану: боевая подготовка, изучение новых материалов, полученных разведкой, досье немецких и других иностранных разведчиков, пособников, данные по последним проведенным и сорванным вражеским агентурным операциям и операциям союзников.
– Временных союзников, Максим Андреевич, – строго поправил Платов. – Временных! Я хочу, чтобы вы хорошо понимали, что Запад с нами по необходимости, что наши союзники не смогли сами загнать в конуру взращенного ими же зверя, взращенного именно против нас. Запад – это такой же зверь, как и нацистская Германия, готовый и сам вцепиться в нас зубами, стоит нам только отвернуться и ослабить внимание. Никогда Запад не оставит нас в покое, ему не нужна наша страна сильной и независимой. Ему всегда не будут давать покоя наши колоссальные природные ресурсы. И дело не в коммунистической идеологии. Мы можем ее поменять на любую другую, и Запад все равно найдет причину, чтобы враждовать с нами, чтобы нас ненавидеть. Учтите это и не поддавайтесь на любезное протягивание нам руки Запада. Придет время, и эта рука ударит нам в спину. Обязательно ударит!
– Мы не питаем иллюзий, товарищ комиссар госбезопасности, – понимающе кивнул Шелестов. – Готов выслушать ваше задание. Вы же пригласили меня для этого?
– Задание, – с какой-то странной интонацией произнес Платов, взял со стола карандаш и задумчиво покрутил его в руках. – Задание будет несколько странным, Максим Андреевич. Возможно, что полученная информация не стоит и выеденного яйца, а может, стоит очень дорого. Много нелепостей, много неточностей. Я бы счел эту информацию провокацией, хорошо подготовленной дезинформацией, но в таком случае нам бы подкинули более лакомый кусочек. А тут: вроде бы, где-то, возможно, есть основания полагать…
– Но проверять эту информацию все равно нужно?
– Обязательно нужно, когда речь идет о секретном архиве отделения гестапо, которое действовало больше года в районе Орши. Архив, в котором имеются сведения о предателях, пособниках и, возможно, «законсервированной» агентуре, которую специально готовили именно для такого вот случая. Случая нашего наступления, чтобы оставить на освобожденной нами территории «пятую колонну», разведчиков и диверсантов.
– И этот архив, конечно, был утерян ротозеем-гестаповцем во время панического бегства, когда началось наше наступление в Белоруссии?
– Молодец, – усмехнулся Платов. – Уловил мои сомнения. Слишком уж незамысловатый и часто используемый шаблон.
– А если не шаблон, а если это правда? – задумчиво произнес Шелестов. – И еще. А если и деза, то с какой целью? Я понимаю, если это произошло на территории Германии, если на временно оккупированной немецкими войсками территории какой-то другой страны, даже нашей. Это позволило бы вражеской разведке вскрыть нашу агентурную сеть, когда мы попытаемся завладеть архивом. Но архив, как я понял, утерян во время бегства и находится на территории, освобожденной Красной армией.
– Все правильно, Максим Андреевич, – подтвердил Платов. – Именно эти сомнения и не дают мне покоя. Именно они меня и заставляют отправлять твою группу на только что освобожденную территорию. Посмотрите там, на месте, допросите людей, которые могли иметь отношение к тем событиям, могли быть вольными или невольными свидетелями. В помощь вам придается майор Морозов Тимофей Иванович из Смерша 11-й гвардейской армии. Он первым наткнулся на сведения об эвакуированном и утраченном архиве гестапо.
Первое, что бросилось Буторину в глаза, – это фанерные таблички с надписью: «Осторожно мины!». Они были почти всюду вдоль дорог, на опушках. Следы колес и гусениц виднелись на проселочных дорогах, которые шли вдоль шоссе. Те же дороги, что шли в глубь лесов и полей, тоже были под запретом. Точно такие же таблички. Одни из старой фанеры, другие из свежевытесанных дощечек. Было несколько и железных, пробитых пулями и осколками. Осмотревшись по сторонам, Буторин увидел вдалеке крыши нескольких деревенских хат, шест, на вершине которого красовалось колесо от телеги. На вершине, поджав одну ногу среди гнезда из соломы, важно красовался аист. «Жизнь возвращается, если вернулись аисты», – подумал Виктор и зашагал по накатанной дороге в сторону деревушки.
Дорога была мягкая, сплошь песчаник. Идти легко. Солнце припекало, и совсем бы уже казалось, что мир пришел в эти места, если бы не рокот канонады где-то на западе, если бы не мысль, что совсем рядом у края дороги или за опушкой притаилась смерть. Противотанковая, противопехотная, не разорвавшийся в свое время снаряд, мина или авиационная бомба. И вот взрыватель, напряженный как струна, только и ждет, что ослабнет металл и рванется наружу смерть, хватая в свои огненные кровавые объятия всех и все, что будет находиться в этот момент рядом.
Полтора десятка баб, подоткнув подолы юбок и неуклюже двигаясь в стоптанных не по размеру кирзовых сапогах, окучивали ряды картошки. Рядом зеленели какие-то огороды. Там малышня в возрасте около десяти лет или даже чуть поменьше возила на маленьких самодельных тележках воду. Мужчина в сдвинутой на затылок кепке, сидя на пеньке, отбивал косу. Вполне мирная картина деревенской жизни.
– Что, полевые работы в самом разгаре? – спросил Буторин, сдвигая фуражку на затылок. – Здоро́во, хозяин! Присесть можно передохнуть?
– Садись, место не купленное, – усмехнулся мужчина, и сразу стал заметен шрам на щеке и щербатый рот, где, видать после ранения, человек потерял часть зубов.
Буторин достал портсигар, раскрыл его, предлагая собеседнику взять папиросу. Тот глянул на простенький дюралевый довоенного выпуска портсигар, на папиросы, потом посмотрел майору в глаза. Папиросу взял аккуратно двумя пальцами, но как-то без охоты. Но тут же пояснил, дунув в гильзу папиросы, замяв зубами ее конец:
– Благодарствую, конечно. Гостям всегда рады, коли с добром. А табачок ваш для наших мест непривычный.
– Ну, и я не всегда папироской балуюсь, – пожал плечами Буторин. – Приходится и мне махорку курить… А что, бывает, приходят и не с добром? Мир ведь теперь на белорусской земле, выбили мы вражину далеко на запад. Не вернутся, это уж точно. Гоним взашей!
– Ты, майор, я смотрю по эмблемам на погонах, офицер пехотный, – затянувшись несколько раз, проговорил мужчина. – Да только вопросы задаешь не такие. Да и частей тут воинских не видно. Не на постой же сватать к нам свою часть пришел. Негде тут стоять – полторы хаты и два сарая. Да бабы с детишками голодные. И моя пара рук на все про все. Так-то вот. Ты ежели с чем пришел, так говори прямо, не наводи тень на плетень. Я калач тертый, партизанил в этих краях.
– Да знаю я, Андрей Богданович, – спокойно сказал Буторин. – Все про тебя знаю. И что партизанил, что ранение имеешь, медаль. Что до войны председателем колхоза был, да и теперь вот вернулся к порушенному хозяйству, восстанавливаешь его, руки не опустил. Ответственность на тебе перед людьми, перед Родиной. Привык ты отвечать и себя не жалеть. Все знаю про тебя, Андрей Богданович Яблык, потому и пришел к тебе за советом.
Буторин полез в карман, вытащил красное удостоверение Смерша и, прикрывая его рукой, показал мужчине. Тот глянул, кивнул и, попыхивая папироской, стал смотреть на баб. Разговор не сразу начал клеиться, непростая судьба была у партизана. Говорить о войне те, кто прошел ее горнило, не любят. В армию Яблыка в 41-м не взяли из-за плоскостопия, в эвакуацию колхоз не успел. По приказу партийной власти жгли хлеба, забивали скот, чтобы не достался врагу. Многие покинули свои дома, подались на восток. Да успел ли кто далеко уйти, теперь и не скажешь. Сколько косточек по полям, лесам и дорогам лежат. И солдатских, и мирных граждан. Только Андрей Богданович на восток не ушел, а ушел в леса с другими мужиками. Там сошелся и с красноармейцами, что оказались в окружении, и с отрядами, которые специально оставляли в лесах государственно-партийные органы.
