– О какой лжи идет речь? Мы с Борисом сказали Вам о примирении сразу после нашего с ним разговора. Я не врала Вам.

– Дура ты, Оля. Сорок лет скоро, а ума так и не нажила.

Галина Яковлевна поднялась с кровати и собиралась уходить из комнаты, но я не смогла не остановить ее.

– Почему Вы так говорите? Вы не рады, что мы с Борисом снова вместе?

В глазах снова застыли слезы. Все шло как будто против меня.

Мне было невыносимо тяжело переживать те эмоции, которые сейчас бушевали внутри. И больше всего на свете я ждала поддержки от близких людей, но уже второй раз не получала желаемой реакции.

Я так надеялась, что Галина Яковлевна обрадуется, и ее счастье хоть на мгновение перекроет то ужасное чувство, которое бушует у меня в груди.

– Я была бы рада за вас, Оля, если бы ты смотрела на меня сейчас такими же счастливыми глазами, какими смотрела несколько дней назад.

Больше ничего не говоря, женщина покинула комнату. Но ее шаги остановились в метре от двери. Она хотела сказать что-то еще.

– Ты моя дочка, Оль. И я поддержу и выслушаю тебя, что бы ни случилось. Помни об этом всегда, пожалуйста.

Теперь Галина Яковлевна спустилась на первый этаж, а я осталась в небольшой гостевой комнате, где прикрыла дверь и позволила себе сползти вниз по стене, умываясь горькими слезами.

Я не думала в тот вечер ни о чем. Только о ребенке, который был внутри меня и переживал сейчас не меньше моего.

Только ради него я заставила себя умыться ледяной водой, натянуть притворную улыбку и спуститься на первый этаж, когда хлопнула входная дверь.

Борис вернулся с несколькими сумками вещей, которые месяц назад забирал из этого дома со своей любовницей.

– Я и курьера по пути перехватил. Мамуль, накроешь на стол? – Галина Яковлевна забрала пакеты с едой и оставила нас, уйдя на кухню. – Я отнесу вещи в спальню и вернусь, хорошо?

– В спальне сейчас живет твоя мама.

– Мы переместим ее с вещами в гостевую. Думаю, она не будет против. К тому же я попросил знакомого агента, ей уже подыскали отличную квартиру.

С сожалением кивнув, я наблюдала, как мой муж поднимает свои вещи на второй этаж.

Это должно было радовать меня, но сердце почему-то разрывалось на кусочки.

Перед глазами плыла черно-белая картинка как в замедленной съемке. Сознание будто нарочно накладывало на нее приторно-тоскливую музыку, и получалась слезливая кинолента моей нынешней жизни.

Борис клал свои футболки на полки, убирал костюмы в шкаф, менял местами порядок вещей, который я завела за месяц его отсутствия.

Казалось, что все возвращалось к привычному состоянию, но на моих глазах рушилась реальность. Реальность, в которой некоторое время я была счастлива.

– Сменишь постельное? Или, если тебе тяжело, я могу сменить.

– Нет, нет, – я отбросила с кровати покрывало и взялась снимать наволочки с подушек. – Я же беременная, а не больная.

– Ты беременная, значит мне нужно заботиться о тебе в два раза больше.

Борис снова попытался обнять меня и поцеловать, но я отпрянула от него так резко, что упала на кровать лишь бы не ощущать прикосновение его губ.

– Твои духи, – сказала, прикрывая рот ладонью.

– Да, да, прости. Я приму душ.

Мне пришлось нарочно долго менять постельное белье. Перспектива оставаться один на один в столовой с Галиной Яковлевной ничуть не прельщала.

Эта женщина чувствовала меня и видела насквозь. Слишком опасно было оставаться с ней наедине.

Но и сидеть в спальной бесконечно долго у меня не вышло.

Четыре стены давили и напирали. За месяц я отвыкла от этого интерьера. Спальня перестала быть уютным укромным уголком, местом силы и домашнего очага. Теперь она ассоциировалась с чем-то совершенно иным…

– Оль, достань вилки, будь добра.

– Конечно, – я покорно полезла в ящик кухонного гарнитура за приборами, радуясь, что не придется создавать видимость занятости. – Борис перенес свои вещи в спальню. После ужина я помогу Вам перебраться в гостевую.

– Не стоит, я вызову такси и уеду в отель.

– Нет!

Вилки выпали из рук и звонко ударились о фарфоровую тарелку, которая стояла на столе.

В моих глазах застыл ужас, когда я осознала, что придется остаться в доме с Борисом без третьего человека, который поддерживал бы нейтралитет.

– Вам незачем уезжать прямо сегодня, – быстро я взяла себя в руки, чтобы не вызывать подозрений, и продолжила сервировать стол. – Оставайтесь сколько нужно. Когда будете готовы, мы с Борисом снимем для Вас дом в поселке или найдем квартиру недалеко от офиса, чтобы можно было видеться чаще.

– К чему это?

Женщина уверенной проходкой прошла во главу стола и опустилась на стул, глядя при этом куда-то сквозь меня в пустоту стеклянным взглядом.

– Вы снова вместе, будете жить как семья. Я не хочу мешать. И не нужно мне этих подачек!

– Как Вы смеете так говорить?! – из глаз едва не брызнули слезы обиды. – После всего, что я для Вас сделала, Вы говорите о каких-то подачках? Разве я этого заслужила?

– Ты заслужила жить в доме с мужем без посторонних людей.

– Вы моя мама! – на эмоциях выпалила я. – Посторонний человек… Как у Вас язык повернулся? Вы видите сейчас рядом со мной кого-то? Или, может, видели, когда я несколько недель ходила темнее тучи, ничего не ела и топила печаль в бокале? Может, моя родная мать справлялась о моем здоровье и насильно заставляла меня есть? Нет, Галина Яковлевна, это были Вы! Кормили меня с ложечки и возвращали к жизни. Разве это была подачка с Вашей стороны?

Женщина плакала.

Хоть она и отвернулась от меня, я видела, как по ее щекам катились крупные слезинки.

Я и сама едва сдерживала слезы. Наверное, еще не плакала лишь потому, что слезы давно закончились и плакать было попросту нечем.

– Это была материнская любовь, – тяжело дыша, наконец сказала Галина Яковлевна, стараясь контролировать голос.

– Значит примите и мою любовь, мама. Вы будете оставаться здесь так долго, как это понадобится. Я обо всем позабочусь.

– Иди сюда, Родная моя, – женщина любовно прижалась ко мне с объятиями, и я облегченно выдохнула.

Впервые за сегодняшний день я почувствовала себя так хорошо и спокойно.

Что бы ни случилось, как минимум одно надежное плечо рядом у меня точно будет.

Когда я успела так привязаться к свекрови? Сама не знаю.

После свадьбы у нас были хорошие и доверительные отношения, но я не могла назвать их даже дружескими, не то что отношениями матери и дочери.

Но шли годы.

Моя мама все меньше понимала меня. Ей был чужд такой образ жизни: карьера, светские мероприятия, интервью, планы на несколько лет вперед, куда не вписывается семья и ребенок.

Все чаще мы ссорились на почве внуков, которых она очень хотела. В конце концов общение свелось к редким разговорам раз в неделю, где каждая из нас интересовалась делами друг друга и отвечала сухое «все хорошо».

А Галина Яковлевна напротив с каждым годом понимала меня лучше и лучше.

Она посмеивалась, когда я снова и снова препиралась с Борисом насчет работы или бытовых мелочей. В сыне она видела копию своего мужа, поэтому всегда могла дать дельный совет.

Ей хотелось внуков, но она никогда не настаивала. Она уважала мой выбор и ценила во мне стремление построить карьеру и стать профессионалом в своем деле.

В какой-то момент «мама» стало не просто обращением, а моим искренним отношением к ней.

– Мои любимые женщины, ужин готов? Я ужасно голоден!

Борис спустился в столовую со второго этажа, и все было так, как будто не было этого злосчастного месяца.

По крайней мере, мы втроем старательно делали вид, что этого месяца не было. На подсознательном уровне никто из присутствующих за столом не забыл о происходящем. Да и можно ли вообще о таком забыть?

– Мама, я подыскал тебе несколько отличных квартир в центре. Посмотришь варианты? Можешь выбрать любую, мы все оплатим.

– Галина Яковлевна пока останется у нас, – холодным голосом произнесла я, насаживая на вилку запеченную кукурузу.