Предпосылки

Читаю всю жизнь. С самого раннего детства – и запоем. Приводя в праведное бешенство родителей, усматривающих в настойчивом желании уединиться с книгой ранние ростки неуважения к старшим. Уходя на работу, они запирают от меня книги в шкафу. Не помогает – либо в соседнем шкафу ключ остается на месте, либо у друзей неприкаянно бродит по квартире не стреноженное чтиво.

Хорошие книги во времена моего детства найти непросто. Обычно их нужно доставать – с нагрузкой из произведений правильно ориентированных, но трудно читаемых современных авторов. Проще всего подписаться на собрание сочинений различных классиков и получать затем – раз в один-два-три месяца – очередной из пяти-десяти-пятнадцати томов. Так и стоят они потом в шкафу, артистично расположенные по цвету и формату обложки.

Но не читать не получается! Каждое собрание сочинений прочитывается от корки до корки, включая личную переписку автора. Переходя от одного корифея к другому, с верхней полки к нижней. После чего остается только один путь, как у фанатичного лыжника – назад, на вершину, чтобы вновь испытать восторг от головокружительного спуска. Так и перечитываются великие произведения не по одному десятку раз – и теперь могу с гордостью утверждать, что выросла на классике.

Упоение от погружения в вымышленную жизнь отказывается подчиняться режиму обычной. Ежевечерний призыв: «Немедленно в кровать – завтра не встанешь!» обязательно звучит не только в самой середине главы, но и в самом интересном ее месте. Обычное детское нытье: «Еще пять минуточек!» заканчивается получасовыми пререканиями об относительности течения времени.

Намного проще послушно отправиться спать – незаметно спрятав под подушку книгу и фонарик. Самое главное потом – удержаться от хрюканья при чтении особо забавного эпизода. Несоблюдение этого правила приводит к раскрытию преступной пододеяльной деятельности, что влечет за собой прощание с книгой на куда более длительный срок.

Чтобы восполнить недостаток поступающей в это время информации, родители красочно живописуют все ужасы последствий чтения в неестественных условиях. В первую очередь – ухудшение зрения и искривление позвоночника. Они, как всегда, правы. Наполовину. Зрение действительно ухудшается. Медленно, но неуклонно. Даже в периоды книжной изоляции. Позвоночник, однако – из чистого упрямства – отказывается подтверждать мудрость старших поколений и до сих пор остается ровным.

В школе слово «хрестоматия» вызывает во мне присущую всем подросткам подозрительность. Если произведение сократили – значит, из него что-то исключили. А исключили, естественно, как раз самое интересное. В результате читаю все предписанные программой произведения целиком, от начала и до конца. И очень внимательно – с охотничьим блеском в глазах выискивая абзацы, которые, скорее всего, не попали в хрестоматию. Параллельно пытаюсь проанализировать, что именно могло заставить цензора оставить их за пределами сокровищницы цитат.

Одноклассники от всего сердца поддерживают мои изыскания. Те избавляют их от необходимости читать даже хрестоматию. По каждой пройденной книге пишу несколько сочинений и свойственным лишь подросткам широким жестом раздаю их всем желающим. Есть только одна проблема: тем для сочинений обычно три, а друзей – много. Согласитесь, перед таким вызовом устоять трудно. Пишу несколько вариантов сочинений на каждую тему и с нетерпением жду разбора сочинений, на котором одни из моих опусов ставятся в пример другим. Критика в то время воспринимается крайне благожелательно.

Однажды летом в пионерский лагерь, являющийся непременным атрибутом моего детства, приезжает уже признанный поэт, чтобы – в рамках работы с молодежью – поделиться опытом с потенциальными последователями. Еле доживаю до начала мастер-класса. После него остаюсь в полном недоумении. Метр говорит о количестве слогов в строках, о правильном их чередовании, о недопустимости рифмования одних частей речи с другими и о перестановке слов для подчеркивания основной идеи. Создается впечатление присутствия на уроке патологической анатомии.

Но признанному автору, конечно, виднее. Долгое время потом пытаюсь следовать его указаниям – написав четверостишие, лихорадочно пересчитываю слоги, пытаюсь переставить местами строчки и перечитываю правила о формах прилагательных и инфинитива. При этом, правда, как-то забывается, о чем хотелось написать в следующем четверостишии.

Наконец, приходится признать, что упорство и труд действительно все перетрут – включая вдохновение. Ограничения, накладываемые поэзией на полет мысли, начинают ассоциироваться с критериями для допуска к загранкомандировкам. То ли дело проза! Пишешь себе, не обрывая строчку на нужном количестве слогов, до самого конца страницы и переносишь последнее слово на следующую. Главное – при описании объекта не переусердствовать с прилагательными, не похоронить его под их красочным многообразием.

Начинаю писать прозу. Как все школьники. Вернее, школьницы. Разумеется, роман. Героиня – девочка-подросток с богатым внутренним миром, которая точно знает, как нужно жить, которую не понимают пришибленные бытом старшие и только лишь верные друзья ценят ее по достоинству. Спустя примерно десяток страниц рукописного текста в школьной тетради создание несомненного бестселлера приходится отложить – сейчас уже и не помню, по-моему, наваливается куча контрольных в конце четверти.

После каникул перечитываю написанное. Как-то неудобно становится. Текст – словно комок сахарной ваты. Половину осилил – зубы склеиваются, хочется отложить и водой запить. И о чем дальше писать – понятия не имею. Вот не терпит вдохновение перерывов на форс-мажор. Хотя несколько сравнений и оборотов задерживаются в памяти диссонансом слащавому месиву. Этот текст храню до сих пор – как ту тонну словесной руды, которую, как учит Маяковский, нужно переработать в поисках одной достойной строчки.

В Университете пробы пера умножаются и крепнут. Что, само по себе, звучит странно – Университет не просто технический, а политехнический. В первый же день первого семестра первого курса встречаю самую лучшую в своей жизни подругу. Три получасовых перемены разговоров – и обнаруживается, что у нас столько общего, словно мы знаем друг друга с самого детства. После Университета наша дружба, как это часто бывает, постепенно затихает, но более близкого по духу человека мне так больше и не встречается.

Но пока мы – студенты, видимся каждый день и не вынуждены думать о семье, зарплате, продвижении по службе и поисках лучшего места в жизни. Мы, конечно, ищем, но исключительно смысл жизни. На меньшее мы не согласны. И где же его искать, как не в литературе? Выясняется, что мы знаем разную литературу – и с удовольствием делимся своими сокровищами. Особенно стихами – не всегда широко известными, теми, на которые натыкаешься случайно, и которые запоминаются сами собой.

И как-то так, само собой получается, что, обменявшись подборками самых любимых стихов, мы и сами начинаем писать. Лекции длинные, далеко не всегда интересные – кто же разнообразит нашу жизнь, если не мы сами? Ни о каких серьезных рассуждениях в стихотворной форме речи даже близко нет. Все начинается с шутливой перебранки – способность иронизировать над чем угодно (включая самих себя) позволяет нам, говоря на любые темы, не впадать в пафос.

Как многим молодым, нам нужен образец. Как многие молодые, мы согласны следовать лишь великим примерам. В отличие от многих молодых, романтические истории нас мало интересуют – нам нужны приключения, интриги, самоотверженность и преданность друзьям. Разумеется, мы будем мушкетерами! Сначала нас трое, но наш третий мушкетер как-то быстро вливается в основной коллектив, оставив нам наши глупые фантазии. А мы твердо помним, что мушкетерская дружба началась с дуэли – и так и пикируемся все пять с лишним лет. В стихотворной форме.