Все героини этого типа «хорошие и активные», хотя на первый взгляд не слишком похожи. Это и пленившая Кощея «амазонка» Марья Моревны», и волшебница Елена Премудрая, сурово испытывающая солдата, и дочь Морского царя, которая помогает герою выполнить все задания, а затем вернуться к родным. Это и девочка, вызволяющая братца из плена бабы-яги («Гуси-лебеди»), и целый сонм царевен, обладающих тайными знаниями («Царевна-лягушка», «Царевна-змея» и другие).

Сторонницы пассивного сценария узнаются в архетипе Служителя, или Заботливого: им свойственны честность, доверчивость, покорность, мягкосердечие; они «скорее интуитивны, чем последовательны» и склонны к сопереживанию. Многие из этих черт соотносятся и с архетипом Матери – помощницы и защитницы, чей образ часто завуалирован (куколка – материнское благословение; Речка, Печка и Яблонька в сказке «Гуси-лебеди»: дети прячутся от преследователей как бы в материнское лоно).

К героиням-антагонисткам ближе всего стоит архетип Правителя. Он «представлен эмоциональной зрелостью, приспособленностью к жизни, способностью достигать своих личных целей», не склонен к сентиментальности и сомнениям. Здесь речь идет только о «злодейках» из мира живых: служанке («Купеческая дочь и служанка»), подставной жене («Арысь-поле»), мачехе и сестре («Василиса Прекрасная», «Морозко»).

По А. В. Чернышеву, Служители и Правители (падчерицы и мачехи) находятся на разных осях стадий («подготовка» и «возвращение»), но их жизненные цели, по большому счету, совпадают (находятся на единой оси «Стабильность и контроль»). Это наглядно указывает на будущее девы в беде: получив в финале новый статус, она получит и роль Правительницы, станет хозяйкой своему дому и самой себе.

Примечательно, что с точки зрения психологии Правителя нельзя назвать сугубо отрицательным персонажем, хотя он и крайне «неудобен» для заглавной героини и не вызывает сочувствия. По закону фольклорной сказки, мачеха-угнетательница лишь вначале занимает позицию Правителя, в конце проигрывая своей жертве. В то же время и положительные героини не всегда ведут себя «по-человечески», подвергая женихов испытаниям и карая соперниц с одинаковой суровостью и непреклонностью.

В чем же причина такого несоответствия? Да в том, что героини фольклорных сказок и не должны вести себя по-человечески. У них другие задачи.

Социально-историческая сущность архетипа хорошо прослеживается на примере сказок о деве в беде – образцах «традиционной женственности» (В. Н. Люсин). Героиня, как правило, круглая сирота («Крошечка-Хаврошечка») или потерявшая родную матушку, но сохранившая ее благословение и символически повторяющая материнский сценарий.

Главной, подчас единственной антагонисткой девушки является мачеха («антимать»), и причин для ее совсем не материнского, отношения к падчерице не так мало. Первая причина неприязни лежит на поверхности: это зависть. Ведь падчерица, в противоположность сводной сестре, показана умницей и красавицей, мастерицей и завидной невестой. Бывает и так, что повод не указывается, вроде бы отсутствует, но констатируется факт: «невзлюбила», «думала, как извести».

Однако человек, слушавший сказку во время ее возникновения, сразу отмечал противопоставление «родная – неродная». Героиня с кровными родственниками и вторая жена отца происходят из разных кланов, разных социальных групп, а потому изначально принадлежат к разным, враждующим мирам. Воплощению коварных планов антагонистки-мачехи может помешать, например, родная тетка девы в беде, сестра матери.

Наконец, еще одно объяснение обязательных страданий героини служит и жанровым оправданием действий «злодейки». Если вспомнить бытовавшие на Руси обряды, которые предшествовали замужеству и сопровождали весь этот многодневный процесс (песни-плачи, проводы и т. п.), становится очевидной параллель между свадьбой и смертью, точнее, перерождением. В. Н. Люсин уравновешивает риск и страх смены статуса тем, что «влечение к смерти, непременная черта страдательных сказочных персонажей, способно обернуться позитивным импульсом». Переживая таким образом всевозможные страдания, героиня не только обретает множество необходимых будущей жене хозяйственных и моральных навыков, но и легче порывает с прежней жизнью, символически «умирает», как некогда «умерла» и ее мать, переходя в клан мужа.

Поскольку же в девичьем сценарии успеха именно свадьба играет роль наградного кубка, сюжет и действия второстепенных персонажей направлены на приближение этого события.

Социально-исторический пласт перекликается с психологическим, подтверждая жизненную достоверность последнего. Чтобы заслужить награду, девушка должна «увидеть то, что следует видеть, стать хранительницей своего творческого огня и получить сокровенное знание о циклах жизни – смерти – жизни всей природы – после этого женщину можно назвать инициированной», то есть готовой к замужеству (К. П. Эстес, представительница юнгианской школы).

Тот же путь-подготовку к перемене статуса проходит и падчерица, с честью выдержав испытания и вернувшись от Морозко с богатым приданым. Героини-воительницы отказываются от своей роли лидера, буквально отступая «за мужа» и отныне предоставляя ему право и возможность выступать активным началом и победителем (а архетип Воительницы, по Чернышеву, фигурирует только на стадии «подготовки», в дальнейшем отступая).

Но дает ли социально-исторический контекст исчерпывающее объяснение?

Е. М. Мелетинский в «Классических формах мифа» отмечал, что на генетическом уровне «литература связана с мифологией через фольклор». На этой, фольклорной, стадии произошла «деритуализация и десакрализация» мифа, строгая вера в истинность мифических событий оказалась ослаблена, получил развитие сознательный вымысел. На смену мифическим героям пришли обычные люди, на смену мифическому времяисчислению – «сказочно-неопределенное». Внимание переключилось «с коллективных судеб на индивидуальные, с космических на социальные».

Мифология преследовала цель показать преображение хаоса в космос, а главная задача архетипических персонажей сводилась к наведению вселенского порядка, то есть достижению и сохранению равновесия. В том числе между миром мертвых и миром живых.

Не случайно героиням так часто приходится проходить через лес. Фольклорист Н. А. Криничная замечала, что он «оставался природной стихией, хаосом, где единственным организующим началом был его дух-„хозяин“ и другие „отпочковавшиеся“ от него божества». В чаще встречает героинь баба-яга, через леса бежит вызволять братца сестрица, в лесу обитает Арысь-поле в звериной шкурке, в лесном же сугробе оставляет отец родную дочь по приказу сварливой жены.

Древние взаимоотношения людей с хаосом, обиталищем хтонических сил, носили ритуальный характер, включавший и жертвоприношения. Символическая, обрядовая связь замужества со смертью здесь обретала буквальное значение: жертву «сочетали браком» с мрачным божеством. Такова падчерица, отданная «на откуп» Морозко. Только со временем, перейдя в сказку, утратив ритуальную сущность, миф увенчивается счастливым для главной героини финалом и становится нестрашным.

Неоднозначен образ бабы-яги. Функцию хранительницы рубежа между мирами доказывает уже ее описание: костяная нога, нос в полоток врос; под отвернувшейся от мира живых избушкой понимается гроб, в котором старуха проживает. Однако сам по себе этот факт в сказке воспринимается как данность, не несущая негативного смысла. Яга может быть воплощением архетипа Матери, старухи-ведуньи, олицетворением мудрости и тайного знания – и в этом случае не только испытывает героя, но и помогает ему. Надо отметить, что для яги-испытательницы одинаково важны как сработанные задания, так и правильные речи ее временной пленницы («Хорошо, что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе!»). А крепкой связи с миром живых (в виде материнского благословения, например) ей вовсе нечего противопоставить («Василиса Прекрасная»). Таким образом, героиня доказывает свое право остаться в мире живых – в отличие от своих антагонисток. По возвращении условной Василисы с того света ее угнетательницы часто погибают от злости, от зависти, по решению справедливого суда, а в общем потому, что им нечем доказать свое право на пребывание в мире живых. Суровый закон вселенского равновесия требует меру за меру, а девушка, как, впрочем, и баба-яга, служит только его орудием и проводником высшей воли.