Более того, кохлеарный имплантат установлен только на одном ее ухе. Возможно, если бы имплантаты были установлены на обеих ее улитках, ей было бы проще слышать речь в шумной обстановке^[223]. Арлин Ромофф столкнулась с этим, когда получила второй кохлеарный имплантат и возможность бинаурального слуха^[224]. Теперь она могла различать звуки и голоса и следить за беседой за шумным обеденным столом намного лучше, чем только с одним имплантатом. Когда вы в следующий раз пойдете в шумный ресторан, попробуйте заткнуть одно ухо, и вы тоже обнаружите, что следить за речью собеседника стало намного сложнее. В определении источника звука два уха работают намного лучше, чем одно.

Примерно десять лет назад одна моя студентка по имени Паула ворвалась в моей кабинет: ее волосы, собранные в конский хвост, развевались у нее за спиной. «Ты выглядишь радостной, и у тебя новая прическа», – сказала я ей. Паула частично глуха и носит слуховой аппарат, который обычно скрывает за распущенными волосами, но хотя в тот день она собрала волосы, я все равно не смогла его увидеть. Я спросила ее, что с ним случилось, и Паула моментально вынула из одного уха маленький предмет и показала мне, что все остальные элементы конструкции, сидящие на ее наружном ухе, теперь были прозрачными. Когда она снова установила слуховой аппарат, все наружные его элементы словно исчезли. Однако слуховой аппарат улучшил не только ее внешность: «Я обожаю технологии», – сказала Паула. – Мои слуховые аппараты становятся все лучше и лучше. Я впервые в жизни могу определить, откуда идет звук. Мне больше не надо делать так, – и она широко открыла глаза и поводила головой из стороны в сторону, как бы осматривая окружение явно отработанным движением. – Теперь когда я слышу звук, мне не нужно искать источник. Я просто знаю, где он».

Новый слуховой аппарат Паулы облегчил для нее задачу по (бессознательному) сопоставлению информации, поступающей на разные уши, поскольку именно это помогает нам локализовать звук^[225]. Например, возникающие справа от нас звуки достигают нашего правого уха быстрее, чем левого, и воспринимаются более интенсивными. Но даже люди с одним ухом могут в определенной степени локализовать источник звука. Форма нашего наружного уха – ушная раковина – фильтрует поступающие звуки по-разному в зависимости от их частоты и от местоположения источника, что помогает нам понять, откуда происходит звук. Вы можете на себе почувствовать, насколько важную роль играет форма нашего уха, если послушаете любую звуковую запись через наушники: звук при этом минует ушные раковины, и вам покажется, что он исходит не снаружи, а изнутри вашей головы.

Как пишет Джон Халл в книге «Прикосновение к камню» (Touching the Rock), в некоторых обстоятельствах мы можем использовать местоположение источников звука, чтобы сформировать представление об окружающих нас предметах^[226]. Он был слеп, но стоя на пороге дома и слушая звуки дождя, он воспринимал всю сцену: звук воды, шумящей в водосточной трубе, подсказывал ему, что труба находилась слева от него, а по шуршанию капель в листве он понимал, где находятся заросли кустарника. По тому, как менялся звук дождя, он смог услышать, где располагается лужайка, ограда, дорожки – вплоть до ворот в сад.

Арлин Ромофф после получения второго кохлеарного имплантата и обретения бинаурального слуха испытала точно то же самое: «Мозг формирует звуковую карту, как трехмерный план местности. Я как будто получила карту, на которой были отмечены все окружавшие меня звуки»^[227]. До получения второго имплантата ей казалось, что звуки возникают из ниоткуда, но теперь она чувствовала полное погружение в мир звуков, и этот опыт подарил ей такое счастье, какое она никогда не переживала с одним имплантатом. Меня поразило ее описание, поскольку я сама испытала похожее чувство восторга и погруженности в зрительный мир, когда впервые смогла скоординировать работу глаз и начать видеть мир трехмерным^[228].

Зохра получила только один кохлеарный имплантат, и с ним звуковая информация полностью минует ее наружное ухо, поскольку звук попадает на установленный за ухо микрофон, а оттуда напрямую передается на приемник в имплантате. Мне стало любопытно, может ли она локализовать источник звука только с одним имплантатом, и я спросила ее об этом, когда мы сели за столик в кофейне. Если кто-то из ее друзей сейчас войдет сюда и окликнет ее, она поймет, куда нужно смотреть? Она сказала, что нет, и покрутила головой, чтобы продемонстрировать, как будет искать источник звука. А потом она сказала совершенно поразительную вещь: ей кажется безумной сама идея, что у звука может быть источник. Все звуки, за исключением тех, источник которых она видит напрямую, для нее полностью бесплотны, и это изменится только если она получит второй кохлеарный имплантат. На следующий день мы шли недалеко от ее квартиры, и кто-то слева от нас подрезал живую изгородь: она была высокой, так что мы не могли видеть инструмент, но мы слышали его совершенно отчетливо. Тем не менее, Зохра не смогла определить, откуда идет звук.

Новорожденные дети умеют смотреть в направлении источника звука^[229]. По всей видимости, наше умение определять, откуда исходит звук, присутствует у нас с рождения, хотя в дальнейшем оно значительно улучшается. С точки зрения взаимодействия с окружающей средой это логично. Мы не можем видеть, что происходит за углом, но мы можем это услышать: таким образом, мы можем опираться на звуки, чтобы обнаруживать невидимые для нас объекты. Когда мы слышим звук, мы поворачиваем голову в его сторону, чтобы звук в равной степени попадал на оба наших уха: при таком положении головы источник звука находится прямо перед нами, и именно так мы видим его лучше всего. Идентификация и локализация – это две важнейших функции всех наших сенсорных систем. Возможно, для идентификации и локализации источников звука существуют отдельные проводящие пути «что» и «где», точно так же как в зрении существуют отдельные анатомические и физиологические пути для идентификации и локализации зрительных стимулов^[230]. С одним кохлеарным имплантатом Зохра плохо определяет источник звука и ориентируется на него. Неудивительно, что первые звуки, которые она услышала через имплантат, напугали ее, и ей сложно следить за речью друзей в шумной обстановке.

Для локализации звуков Зохра использовала выработанную стратегию. Но когда она вернулась в Моши через полгода после получения кохлеарного имплантата, она совершила неожиданное для себя открытие. Окна ее спальни выходили на улицу, и ночью, когда все затихало, Зохра улавливала звуки машин, приближавшихся к ее окну. Она слышала, как шум мотора сначала становился громче, пока машины приближались, а потом затихал, когда они удалялись. Это было откровение. Она не ожидала, что звуки будут становиться громче, если их источник приближается. Лиам когда-то совершил аналогичное открытие, когда во время игры впервые увидел мяч, летевший прямо на него. Объекты звучат громче и выглядят крупнее, когда приближаются, но и Зохра, и Лиам обнаружили это только на практике.

Глава 18. Доктор Зохра Дамжи

В кофейне Зохре не терпелось рассказать мне про свою учебу в медицинском институте. Первые два года они в основном изучали теорию и не вылезали из аудиторий. Она сказала, что это было несложно, но добавила, что совершенно кошмарно вела конспекты: у Зохры прекрасный почерк, но на занятии она не могла одновременно читать по губам и вести конспект, так что ей приходилось писать в спринтерском режиме. На третий год она начала ассистировать в операционной, где все носили медицинские маски, закрывавшие нос и рот. Из-за этого ей было сложнее следить за разговором.

РИСУНОК 18.1. Зохра в Торонто, 2019.