Так что теперь, когда Томми, завоевав первое место среди школьников в целом графстве и получив стипендию, уходил у него из рук, Папаше странным образом казалось, что Томми – его первая серьезная неудача. И почему бы?

Папаша вздохнул.

– Ладно, Мико, – сказал он, – садись. – И легонько похлопал его по широкому плечу.

Он всегда старался отговорить своих учеников, если они собирались идти в рыбаки. Не то чтобы это часто достигало цели. В большинстве случаев нужда заставляла их браться за ремесло отцов, но что касается Мико, то тут было нечто другое. Папаша знал, что такое быть рыбаком: беспробудная нужда, тяжкий труд из года в год, труд, на который не обрекают даже каторжников. По мере сил старался он вызволить их из этой кабалы, но не слишком часто это ему удавалось.

– Ладно, ладно, – сказал он. – А теперь послушаем-ка мистера Туаки. Пусть он нам прочитает стихотворение, со своим классическим голуэйским произношением. И если только ты посмеешь хоть раз сказать «з» вместо «из», – продолжал он грозно, – так ты у меня получишь.

Туаки встал, облизнул губы и начал:

– Как счастлив тот…

Утро протекало монотонно, время от времени раздавался грозный окрик, звонил звонок, возвещавший о переменах, иногда кому-нибудь больно попадало указкой. День уже подходил к концу, когда в окне класса появилась чья-то мордочка. Ее обладатель умудрился забраться сюда по наружной стене при содействии своих младших приятелей. Он прижал потное, разгоряченное лицо к стеклу и заорал:

– Эй, ребята, ребята, макрель пошла! Макрель пошла! – Метнул испуганный взгляд в сторону возмущенного Папаши и исчез.

Кажется, разорвавшаяся бомба не произвела бы большего эффекта. Если бы не Папаша, они давно загалдели бы, но даже он не смог потушить блеск их глаз, не смог подавить напряженного нетерпения, охватившего их. Потому что ведь не каждый месяц, не каждый год идет макрель. Обычно она только появляется в заливе, и кружит здесь, и попадается рыбакам в сети или на длинные удочки. Но тут было другое: пошли косяки!

Эта весть прозвучала, как набат, а тут Папаша говорит себе и говорит, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло.

– На завтра, – говорил он, – вы решите следующие примеры. Ну, все готовы? Карандаши отточены? Тетради в порядке? Открыты на чистой странице?

«О черт, – страдал Мико, – а еще чего? Неужели он никогда не кончит, черт бы его взял? Еще месяц, и я со всем этим навсегда распрощаюсь, слава Тебе, Господи. И с примерами, и с ирландским, и с английским, и с катехизисом».

Но в конце концов Папаше все-таки пришлось сказать:

– Урок окончен, можете расходиться.

Для своего роста сын Микиля, Мико, мог бегать очень быстро, и, можете не сомневаться, сейчас он бежал быстро. При его размерах ему легко было растолкать всех и первым выскочить на улицу, и он первым побежал к лодкам. Он был босиком, как и все остальные, и коричневые от солнца широкие ступни несли его не за страх, а за совесть. Он пробежал мимо церкви, в один миг пересек улицу и помчался дальше, не останавливаясь, пока внизу не показался отцовский баркас. Он прыгнул в него прямо с причала, пренебрегая лестницей, и опустился, как птица, на палубу, к крайнему удивлению деда, возившегося у кормы.

– Гонятся за тобой, что ли, прости Господи? – спросил он.

– Деда, макрель пошла! – выкрикнул Мико, чуть не задохнувшись.

Дед возвел глаза к небу.

– Господи Боже наш, – сказал он. – Слышали вы что-нибудь подобное? Чтобы мой молодец Мико летел ко мне сломя голову с новостью, которую я мог сообщить ему еще три недели тому назад?

– Дай нам пару лесок, деда, а? – умолял Мико. – Ей-ей, с ними ничего не случится. Я их тебе обратно принесу.

– А куда ты собираешься идти? – спросил дед.

– К докам. Там лучше. Мальки там скапливаются, и она идет за ними. Ну, скорее, деда, а то я последний туда приду.

– Слушай, Мико, – сказал дед, – выучишься ты когда-нибудь терпению? Думаешь, ты скорее наловишь, если помчишься как оглашенный за этой паршивой рыбешкой, которой мне, кстати сказать, и даром не надо, разве только если она выпотрошена да зажарена живьем. Да не пори ты горячку! Ну! Знаешь, тише едешь, дальше будешь.

Мико глубоко вздохнул, перестал суетиться, даже присел. Потом улыбнулся.

– Ладно, деда, – сказал он. – Я уже терпеливый.

И действительно, можно было подумать, что так оно и есть, хотя каждая жилочка в нем трепетала от нетерпения.

– Вот так-то оно лучше, – сказал дед, нагибаясь к ящику и вытаскивая оттуда намотанную на деревянную катушку леску с тяжелым свинцовым грузом, прикрепленным над крючком. – Эта тебе не понадобится. Тяжеловата будет. Собственно, для макрели, когда она так валит, катушки ниток да старого гвоздя хватит. – И он принялся отвязывать грузило от лески. Медленно. Тщательно.

Мико хотелось нагнуться и выхватить леску у него из рук, но он сдержался и только кусал костяшки пальцев белыми зубами. Мелкие у него были зубы по такому большому лицу, и росли они немного внутрь. «Совсем как у щуки, – сказал как-то дед, – так вот у щуки устроены зубы – если укусит, то уж не выпустит».

– А как ты сегодня в школе? – спросил дед, методично разбирая пальцами лески.

– Плохо, – сказал Мико. – Я, деда, ужасный идиот. Я, видно, глуп как пробка. Отчего это Бог отдал все мозги брату, деда? Мог бы и мне немного оставить, хоть бы для того, чтобы Папаша поменьше таскал меня за волосы.

– Не горюй, Мико, – сказал дед. – Тебе же лучше, что ты не больно силен в школе. Зато уж если ты что выучишь на горьком опыте, так вовек не забудешь. Да вдобавок к концу школы ты будешь так мало знать, что у тебя в голове останется сколько угодно места для вещей поважнее, которые тебе понадобятся.

– Кабы ты прав был, деда!

– А разве я когда бываю не прав? – спросил дед. – На вот, это будет в самый раз, – сказал он, передавая ему удилище.

– А мне нельзя тоже? – послышался сверху голос Томми. Он стоял и смотрел с улыбкой на деда.

Дед нехотя поднял глаза.

– Неужели, – сказал дед, – ты хочешь портить ручки ловлей макрели?

– А что? – сказал Томми. – Это же весело. Я с удовольствием половлю. Все ребята идут.

– Да ну, деда, дай ему леску. Я догляжу, чтобы с ней ничего не случилось.

– Хоть он и семи пядей во лбу, – сказал дед, – а такого может натворить с леской, так ее запутать, что потом сам черт не разберется.

– О Боже, – сказал Томми, – ведь эта ерунда стоит-то всего несколько пенсов.

Дед слегка побагровел.

– Эй, Томми, – крикнул Мико, швырнув ему наверх леску, – бери эту! Деда мне еще даст. Ну! Ты иди, я тебя догоню.

– Ладно, – сказал Томми и пошел, а потом вернулся и скинул в лодку связку учебников, перетянутую ремешком.

– Будь добр, деда, захвати их домой, когда пойдешь, хорошо? Скажи матери, что я запоздаю к чаю.

Потом ушел.

– Запоздаю к чаю! – бормотал дед. – Будь добр, захвати домой!

– Да он не хотел сказать ничего обидного, – вступился Мико примирительным тоном. – Он, наверно, о чем-то другом думал. Честно, деда, он всегда так. Ты же сам знаешь. Ну, будь ласков, дай нам еще леску, а то косяки, того и гляди, уйдут.

– И чего это я так из-за него расстраиваюсь? – сказал дед. – Он же еще ребенок, вроде тебя, если подумать. Так какого же черта я из-за него раздражаюсь, как ни из-за чего другого?

– Это ты, наверно, от жары, – сказал Мико, хоть и знал, что дело совсем не в жаре.

Просто дед никогда не мог ладить с Томми. Никогда. С самого детства Томми он вечно вмешивался в его воспитание. Делия, жена Микиля, явно портила своего первенца. Что ж тут удивительного? Кого же еще баловать, как не этого красавчика? С самого рождения он был необычайно хорош собой. К тому же он был примерным ребенком. Не успел он выучить буквы, как уселся за книги, и больше уж его нельзя было от них оторвать. И странно было видеть маленького мальчика, уткнувшегося носом в книжки в домике, где суровая действительность рыбацкой жизни заслоняла все остальное, где мужчины, утомленные тяжелым трудом, были способны только на то, чтобы завалиться в постель и спать, или есть, или мучительно подсчитывать выручку с улова.