– Доброго утра, – срывается с губ, и, спустя небольшую паузу, одно емкое выражение довершает сказанное.

День пятнадцатый.

Я встретил её, и тут же капелька холодного пота скользнула вниз, вдоль линии позвоночника, по горячей коже. Я увидел её глаза-бусинки, что вперились в меня и с жадностью разложили по производным. Я услышал её медленное приближение по тонкой нити, которую та старательно сплела вокруг моего уставшего, измученного тела. Я почувствовал, как руки с короткими и очень тонкими пальцами обвили меня и прижали к прохладному телу, и сердце в груди забилось сильнее. Сквозь страх я возопил:

– «МАБ!»

И тут же проснулся.

– Не сегодня… – предплечье легко вошло в ямку переносицы, закрыв глаза. – Я сам решу, когда пойти с тобой… королева Фей.

День шестнадцатый.

Клац – клац – клац! Клац – клац – клац!

Удары печатей по столешницам из ДСП наполняют восемь часов… Треть моего дня. Из оставшегося мне времени я скрупулёзно выторговываю часть на сон, часть на тупую, страшную своей обыденностью, бытовуху, и часть на то, чтобы заняться действительно интересными мне делами.

В этом «Клац. Клац. Клац!» есть ещё одна, леденящая душу, черта – подавляющее большинство нас тратят треть своей жизни на существование и оставляют всего около часа, может, около двух часов, на жизнь.

День семнадцатый.

Суббота; темное, как ночь, холодное, облицованное серой дымкой утро. Свет автомобильных фар острыми лучами въедается в плотную смесь влажного воздуха и устремляется вперёд, под наклоном, вверх и вниз, ровными линиями, словно на рисунке ребёнка.

Меня несёт вперёд длинный стальной ящик, наполненный разными, такими же, как и я, неспокойными душами, которые так же устремлены и ведомы импульсом «надо».

«Неспокойные души – эссенция самого существа», – проскакивает глупая мысль.

День восемнадцатый.

– Я найду тебя… я просто обязан найти тебя! Я помню твой голос, помню, как ты звучишь, и это самое главное!

– Уже спросил у всех друзей. Они сказали, что слышали тебя, твой голос, но не могут вспомнить, откуда ты появилась.

– Прошло так много времени, но ты упорно отказываешься покинуть мои мысли… скажи, почему? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ ОСТАВИТЬ МЕНЯ?! Почему ты заставляешь меня продолжать поиски?

– Я уже истратил все слова, всю брань, что была у меня в запасе, в попытках обругать тебя, но все мои попытки были тщетными.

– Я отчаялся… уже отчаялся… но не могу освободить свои мысли от тебя.

– Внезапно услышал и побежал на звук твоего чарующего голоса… Мышцы ног горели, но я должен был продолжить движение, чтобы узнать твоё имя, узнать тебя! И вот я очутился в магазине, и там, на кассе, я подошёл к администратору и спросил, как тебя зовут… И он сказал название и автора.

День девятнадцатый.

– Что ты здесь забыл?

Глаза въедаются в меня, как клещи, что лезут под кожу.

– Решил зайти… Надеялся, что не встречу тебя, – говорю я, стараясь не смотреть в лицо.

– Ты не умеешь врать.

Физически чувствую давление со стороны.

– Я не вру. Здесь подают прекрасный профитроль и заваривают неплохой чай, – не поднимая головы, отвечаю я.

– Именно поэтому перед тобой мясная нарезка и полупустая бутылка дряни?

Давление увеличивается, чувствую, как кровь приливает к лицу.

– Всему своё время. Не торопи меня, – произношу я и понимаю, что совершил роковую ошибку.

– Я не могу вечно ждать…

Голос звенит раскалённой сталью.

Не могу выдавить ни слова.

– Хватит изводить меня. И, кстати, это мой последний день здесь. Я увольняюсь.

Её голос звучит в отдалении, глухо.

Продолжаю молчать.

– Это наша последняя встреча, наш последний разговор.

Она отдаляется мерным стуком каблучков.

Уже много лет, в полной тишине продолжаю раз за разом вспоминать этот диалог.

День двадцатый.

Я знал о том, что такие люди бывают и что этой аномалии есть имя. Читал в романе Гюго о сообществе, которое окрестили «Компрачикос». Но раньше я никогда не встречал таких…

В романе его называли «Гуинплен» или «Человек, который смеется». В жизни это называется «Макростомия».

Я встретил такого мужчину на улице, и внутри все замерло. Никогда раньше не думал о том, что встречу нечто такое, что сможет погрузить мое нутро в состояние абсолютного холода. И ведь я понимаю – человек, который наделен этим недугом, не виновен! И я не прав, что не мог посмотреть на него, в его глаза… Но единственное, что я смог сделать в тот момент, – стыдливо уткнуть свой взор в серый асфальт и уйти в противоположную сторону. Теперь, видимо, этот поступок будет являться ко мне перед сном и лишать меня спокойствия. В очередной раз я был слишком слаб для этого мира.

День двадцать первый.

Цикличное повторение заученных до автоматизма действий лишает души, интеллекта, жизни. Остаётся лишь клацать определенные последовательности кнопок, чтобы достигнуть желаемого, необходимого результата… При этом думать не надо.

Нет надобности в том, чтобы мыслить, мечтать, стремиться. Есть лишь необходимость делать так, как написано в инструкции к механизму.

Можно назвать куклой, роботом… Железом, которого попадает в сборочный цех, откуда направляется в школу и дальше по конвейеру для получения необходимого минимума простых операций. Именно их предстоит выполнять до полного износа или окончания гарантийного срока и дальнейшей утилизации… Цикличное повторение заученных до автоматизма действий лишает…

День двадцать второй.

Меня преследует чувство опустошенности. Оно наполняет меня до краев и заставляет чего-то хотеть… Чего-то… Абстрактного, далекого, не существующего, и это вожделение, это желание, оно сводит с ума. Заставляет искать… слепо следовать импульсу, который тащит, будто бы маньяк, наполненный составными частями боди-бэг, вслед за собой. Заставляет совершать ошибки и все равно двигаться, быть ведомым чувством опустошенности. И нет возможности избавиться от наполняющей меня чёрной дыры, нет ни единого шанса совладать с бесконечным пространством внутри моей души… Хотя нет, все-таки есть один метод! Но он подразумевает…

День двадцать третий.

Телефон молчит. Телефон уткнулся своим остывшим экраном в кафельный пол и молчит. Телефон ведет себя так, словно он – тело, что больше никогда не будет испытывать… Боль?.. Или же счастье?..

Я веду себя так же, как телефон, что впитывает в себя холод и стремится к полному опустошению ёмкостного контейнера батареи. Я лежу на кафельном полу коридора своей квартиры и всматриваюсь в рисунок, расплывающийся в глазах из-за слишком короткой дистанции. Я могу встать, могу перелечь на кровать, но продолжаю лежать на холодном кафельном полу и молчать так же, как телефон, что символизирует мое тело, которое пока что способно испытывать… Счастье?.. Или боль?..

День двадцать четвертый.

Я понял… Я всё понял… И стало легче. Стало так приятно внутри. Теперь, с этого момента, я могу смотреть на самого себя и принимать свою душу, свое тело и свою натуру. Я вижу то, чем стал, то, во что я превратился. Кто-то скажет, теперь ты – неживой, кто-то назовет меня «пустой»… так сказать, «полый сосуд», который больше не хранит в себе ни любви, ни тоски, ни страха, ни сожаления. Я – нечто новое в этом старом мире.

Со мной общаются люди. Они окружают меня разноцветными точками на экране моего существования, и в этом есть что-то прекрасное. Они так заинтересованно слушают то, что я им говорю. Как будто им действительно есть дело… А еще мне понравилось, как обо мне отозвалась одна особа.