— Дженис здесь? Здесь, в лагере? Вы что-то путаете, это просто невозможно!

Я взяла его за руку, опасаясь, что, потрясенный моим сообщением, он упадет в обморок. Дежурный офицер пододвинул стул, и майор, поблагодарив, сел.

— Объясните, пожалуйста, ради Бога: каким образом моя дочь попала сюда и чем она здесь занимается.

Я постаралась выполнить его просьбу, и, пока я рассказывала, он крепко сжимал мою руку. Его пальцы, несмотря на зной снаружи и духоту в палатке, были холодны как лед.

— Когда я покинул Сидней, — произнес он глухим голосом, — Дженис была ребенком, ходила еще в школу. А теперь вы говорите мне, что она служит в вашем отряде. Трудно поверить.

— Как хотите, сэр, но это правда, — заверила я.

— А она сможет добиться увольнения из армии? — спросил он с тревогой. — Меня, наверное, скоро отправят на родину, и мне, разумеется, хотелось бы, чтобы она уехала со мной. Не понимаю, о чем думала мать, отпуская ее на военную службу, — какое-то сумасбродство. Но, — улыбнулся майор, — по правде сказать, я очень горжусь своей дочерью.

Расчувствовавшись, он не смог продолжать и отвернулся.

Я ждала, не зная, что сказать. Кто-то принес горячего чая, и майор, обрадовавшись, стал пить. А в это время в палатку входили другие люди и, называя себя, интересовались у дежурного офицера и его помощников письмами от родственников и знакомых.

Через некоторое время майор поставил пустую чашку на стол.

— Не проведете ли вы меня к дочери? — попросил он меня несколько неуверенно. — Хотелось бы повидаться с ней, по-моему, я уже достаточно пришел в себя и в состоянии встретиться с ней.

Я рассказала, что произошло с Дженис, и он понимающе кивнул.

— Быть может, лучше, если вы предварительно подготовите ее к моему приходу. Вероятно, для нее будет таким же потрясением весть о том, что я жив, каким явилось для меня ваше сообщение о ее пребывании здесь.

Он несколько неуверенно поднялся, собрался с силами и, опираясь на мою руку, вышел из палатки.

По дороге он расспрашивал меня о магазине, о нашей деятельности в лагере. Я, как смогла, удовлетворила его любопытство, и он, глубоко вздохнув, заметил:

— И вам позволили приехать сюда?

— Да. Правда, комендант лагеря был против нашего появления здесь: он опасался возможных неприятностей из-за женского персонала. Но пока все обошлось. У меня сложилось впечатление, что бывшие военнопленные рады просто поговорить с нами.

— Я, например, даже очень рад, — произнес майор проникновенно. — Думаю, что смог бы беседовать так, как с вами, только с английской женщиной. Слава Богу, что вы сюда приехали, и, слава Богу, что с вами вместе приехала моя маленькая Дженис. Я, не моргнув глазом, застрелю любого, кто вздумает причинить вам неприятности.

— Очень надеюсь, — рассмеялась я, — что у вас, сэр, не будет повода выполнить свою угрозу. А теперь я пойду и сообщу Дженис о вас. Подождите, пожалуйста, здесь: я вынесу вам что-нибудь, и вы сможете посидеть.

— Вот она, цивилизация, — произнес он, посмеиваясь, когда я вынесла ему старый ящик, который мы использовали вместо табуретки. — Весьма удобное кресло, в котором я могу уютно расположиться.

Оставив его, я направилась к палатке Генри. Дженис по-прежнему спала, но тут же проснулась, когда я ее слегка потормошила. Генри преподнес ей новость деликатнее любой женщины, а Дженис только непонимающе переводила глаза с одного на другого, не в силах сразу, спросонья, уяснить смысл его слов.

— Вы хотите сказать, что он жив? Значит, он... он не умер? Мой отец сейчас здесь?

Мы в один голос подтвердили это. С глаз Дженис медленно сползла пелена сна, и в них отразилось крайнее изумление.

— О Вики, — прошептала она, прижимаясь ко мне, — скажи Мин Тхин, что я очень виновата. Сама не знаю, что я там наговорила сегодня утром, когда я... когда мы...

— Она поймет, Дженис, когда я расскажу ей про твоего отца.

— Ах, это было бы прекрасно, — сказала она, волнуясь, и затем тихо добавила: — Можно мне теперь пойти к нему?

— Я позову его, — предложил Генри. — Вам здесь никто не помешает.

Мы оставили их вдвоем в палатке.

— Знаете, — заметил Генри по дороге к магазину, — это просто какое-то чудо, Вики. Другого слова не подберешь. Когда совершаются подобные невероятные вещи, начинаешь опять верить в Бога и в человечество, а то я уже стал понемногу терять веру в мудрость Всевышнего.

— Правда?

— Да, в самом деле, — ответил он, обхватывая крепкими пальцами мою руку.

Остаток пути мы проделали молча. У входа в магазин он отвел меня за шатер, подальше от стоявших в очереди людей.

— Вики, — сказал он, — через несколько дней в Австралию отплывает госпитальное судно. Как вам, по-видимому, известно, после падения Сингапура японцы держали почти всех австралийских пехотинцев на острове Чанг. Теперь их отправляют в Австралию. Основную часть, насколько мне известно, посылают самолетами, остальных — морем. В настоящее время в лагере мало австралийцев, и на пароходе достаточно свободных мест. Лагерная администрация предлагает желающим, кто вовсе не является австралийцем, ехать на этом пароходе и до возвращения на родину подлечиться несколько недель в госпиталях Австралии. В частности, с таким предложением обратились ко мне.

— Вот как? — произнесла я, захваченная врасплох неожиданным сообщением. — И вы согласились?

— Я, пожалуй, не прочь, — признался Генри. — У меня нет особых причин торопиться домой.

— Разве у вас нет семьи?

— Родителей нет в живых, — покачал он головой. — Лишь несколько дядей, теток да кузенов. Они не очень огорчатся, если я отложу свое возвращение на пару месяцев.

— Тогда, быть может, это хорошая мысль, Генри. — Я не знала, что еще ему сказать, хотя он явно ожидал от меня еще чего-то. — Вам понравятся австралийцы, это чрезвычайно добросердечный народ. Уверена, что они постараются, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Генри вздохнул, и на лице у него проступило странное выражение: одновременно и сердитое, и просительное.

— А вы, Вики, собираетесь вернуться в Австралию? — спросил он напрямик.

— Собираюсь... конечно, — ответила я после секундного колебания. — Только не знаю — когда. Я...