Так, например, для ближневосточного региона, родины человеческой цивилизации, столь богато представленного в древности важными историческими событиями, длительными периодами интенсивного развития, великими державами (Двуречье, Египет, Ассирия, Вавилония, Персия), период радикальной внутренней трансформации явственно приходится на промежуток между IV веком до н. э. (походы Александра) с последующим сильным культурным и структурным воздействием со стороны античного мира (эллинизация, романизация и христианизация) и VII веком н. э., отмеченным жесткой печатью ислама. За это тысячелетие многое кардинально изменилось на Ближнем Востоке: исчезли одни народы и им на смену пришли другие; ушли в прошлое древние государства, уступив место Арабскому халифату и его эмиратам и султанатам; решительно изменился образ жизни подавляющего большинства населения, принявшего ислам, вместе с которым пришли новый образ жизни, иные обычаи, нормы взаимоотношений, подчас даже языки. Неизменным осталось одно — то самое, что дает основание отрицать здесь факт смены структуры: как и в глубокой древности, отношения в мире ислама определялись нормами жесткого приоритета государства, причем примат всего государственного, власти как таковой, перед рыночно-частнособственническими отношениями стал проявляться в исламских странах даже более жестко, чем в доисламской древности, — при всем том, что родоначальники ислама, жители торговых арабских оазисов, были весьма сильно вовлечены в частнопредпринимательскую деятельность.
Если обратиться к истории Индии и связанной с ней всей индо-буддийской цивилизационной зоной, то окажется, что рубеж между древностью и Средневековьем определить тут еще сложнее. Как в глубокой древности, так и много позже, вплоть до проникновения ислама, здесь существовали крепкие восходящие к варново-кастовым и общинным связям социальные структуры, тогда как государства были политически неустойчивыми. Шел постепенный процесс индианизации юга полуострова, индуизм и в еще большей степени буддизм проникали на восток от Индии и завоевывали прочные позиции во многих районах, прежде всего в Юго-Восточной Азии. Но ничего более радикального не происходило вплоть до XII–XV веков, когда энергичное проникновение ислама во все или почти все страны региона резко изменило образ жизни этих стран. Таким образом, если руководствоваться комплексным критерием, перед нами возникнет лишь одна логическая грань: XII–XV века.
Обратившись к Китаю и всему Дальнему Востоку, мы обнаружим совершенно иную логическую грань: на рубеже III–II веков до н. э. древнекитайское общество, пережив структурную трансформацию и обретя единую официально санкционированную идеологическую доктрину, в духе которой были реформированы основные социальные институты и сориентированы образ жизни и ментальность населения, стало во многом иным, как иным стало и государство, принявшее форму могущественной империи. Правда, эта империя в первые века своего существования испытала тяжелый кризис, а затем на несколько веков даже распалась на части, причем как раз в это время формировались соседние с Китаем государства (Корея, Вьетнам, Япония), многое заимствовавшие у него и бывшие длительное время, по сути, частью китайской цивилизации. Приняв во внимание упомянутые события и процессы, можно опять-таки растянуть логическую грань между древностью и Средневековьем в этом регионе Востока почти на тысячелетие (III век до н. э. — VI век н. э., когда была воссоздана империя).
Таким образом, ясно, что определяемая комплексом критериев логическая грань, вполне доказательная и приемлемая для каждого региона, только для этого региона и годится. Конечно, есть и определенные совпадения: исламизация была общей и для Ближнего Востока, и для Индии и Юго-Восточной Азии. Но эта общность разрушается хронологическим дисбалансом (VII век в одном случае, XII — в другом, XV — в третьем) и даже сущностной неравнозначностью: исламизация в Индии совсем не похожа на то, что было на Ближнем Востоке, ибо индийская кастовая система оказалась несовместима с исламом; только в Юго-Восточной Азии, где сильной кастовой структуры не было, успех ислама был ощутим, да и то с оговорками. Хронологически близки между собой периоды трансформации от древности к Средневековью на Ближнем и Дальнем Востоке, но в обоих случаях эти периоды протянулись на тысячелетие, которое явно не может претендовать на роль хронологической грани.
Сказанное означает, что первый вариант, то есть попытка опереться на комплекс объективных критериев для выработки общей периодизации, не дает приемлемого результата. Общей для всего Востока грани на этой основе наметить практически невозможно. Остается второй вариант, то есть принятие некоей условной хронологической грани.
Собственно, именно это и делается ныне практически всеми. На этой основе создаются учебники, общие труды, энциклопедии и т. п. Учтя все это и твердо отдавая себе отчет в том, что речь идет не о грани между формациями, а об условной хронологической грани, откровенно ориентированной на реалии европейской истории и взятой именно для удобства периодизации, мы вправе ориентировочно датировать начало восточного Средневековья первыми веками нашей эры. А как быть с концом?
Проблема здесь не менее сложна, поскольку тоже можно говорить лишь о грани условной. Совершенно очевидно, что приводимую обычно в наших учебниках, энциклопедиях и общих трудах периодизацию, прямо опирающуюся на реалии европейской истории (английская революция, например), принимать нет оснований. Здесь все-таки нужна грань, пусть и соотнесенная с европейской историей, но все-таки имеющая смысл для самого Востока как субъекта исторического процесса. Другими словами, здесь необходимо принять во внимание не просто европейские процессы, но прежде всего то, как эти процессы затронули Восток. Речь идет, естественно, о колониализме, об экспансии колониального капитала, о связанной с этой экспансией трансформации Востока, наконец, о превращении ряда восточных стран в колонии.
Какие из этих событий наиболее важны, какие из них можно взять в качестве грани, пусть даже условной?
Начало колониальной экспансии было положено на рубеже XV и XVI веков. Страны южных морей стали энергично осваиваться португальцами и голландцами уже в XVI, тем более в XVII веке. Испанцы, англичане, представители других европейских держав активно осваивали территории Африки, Америки, Юго-Восточной Азии, в форме отдельных небольших анклавов оседали в Индии, Китае, занимали позиции в торговле и мореплавании Ближнего Востока. Все это, безусловно, воздействовало на традиционную структуру неевропейских стран. Тем не менее для традиционного Востока с его древними центрами высокой культуры это было только началом изменений, в то время еще едва заметных, если заметных вообще. Даже в XVIII веке, когда европейские державы начали активное колониальное проникновение на Восток и было начато завоевание англичанами Индии, внутренней структуры восточных стран, даже той же Индии, это коснулось очень слабо. Торговые связи между этими странами и Европой шли практически в одну сторону — в Европу, нуждавшуюся в пряностях и иных «колониальных» товарах, но практически не имевшую того, в чем нуждался в то время Восток (точнее, не имевшую товаров, которыми он заинтересовался бы). И только с XIX века ситуация стала решительно меняться.
Как известно, в Европе XIX век начался с Великой французской революции, давшей энергичный толчок капиталистической трансформации — как политической, так и экономической, основанной на машинной индустрии. Вот эта-то машинная индустрия и совершила подлинную революцию в мировом хозяйстве. Именно она способствовала энергичной трансформации внутренней структуры Востока, прежде всего Индии, наводненной английскими промышленными товарами. Только теперь, с XIX века, начался период ломки и трансформации традиционной внутренней структуры Востока, вынужденного приспосабливаться к новым реалиям колониального капиталистического мирового рынка.
Приняв это во внимание, мы вправе условно установить завершающую грань восточного Средневековья для большинства стран Востока в середине XIX века, когда упомянутые процессы уже повсеместно стали давать о себе знать, вызывая ответную реакцию традиционного восточного общества.
