4 сентября

Детские травмы

Я не люблю хорошую погоду. Если я не в путешествии. А возникла эта моя особенность вот из-за чего.

В детстве мне не нужны были никакие обширные компании, не интересно мне было тусить во дворе, дружить против кого-то, потому что я очень рано (в период лет до 5) поняла, что люди – ветреные и потому им не стоит доверять, особенно то, что трогало меня до глубины души. Потому что дети жестоки и всегда использовали информацию, сказанную в доверии, против друг друга, с опытом научились врать и обманывать, чтобы самим же от этого защищаться, а еще скрывать от старших, которые постоянно норовили решить за их счет свои проблемы. Я начала выделять из толпы круг лиц, близких мне по мировоззрениям. К 7 годам этот круг стал так мал, что я перестала играть в массовые игры во дворах, просто шататься табуном, а выходить стала исключительно на встречи один на один или максимум по трое. И создавала некий сериал, когда одна встреча и то, что на ней делалось, давало задел на следующую, и так не приходилось тратиться на постоянное придумывание развлечений. Потому что к этому времени их уже изобильно поставляли мне книги. И творчество, ими вызываемое.

К 11 я уже вовсю осваивала все виды искусства – оно было безопасно для меня (не ругало, не провоцировало, не манипулировало), и не требовало конкуренции. Потому что в этом возрасте конкуренция и соревновательность стали ведущими позициями между детей, науськиваемых взрослыми, а также школой. Меня дичайше раздражали всяческие соревнования аж с 5 лет (я точно помню это события, тем более что оно запечатлено на черно-белой фото). Там была какая-то эстафета на заводе, где папа был весьма уважаемым инженером экспериментального оборудования. Я всегда побеждала. Во всех видах дисциплин. Во-первых, потому что всегда была способная (потому что мне было интересно), а во-вторых, потому что меня за это ценили собственные же родственники и возникало понимание чего-то, напоминающего власть. Тогда-то и были заложены основы лютого ужасающего, крошащего жизнь перфекционизма, который так гладко, как мылом намазанный, лег на тягу творить.

Первые два года в школе меня подгоняли учиться, зубрить, терзали музыкой (а я в музыкалке буквально выросла, когда не уезжала к бабушке в другой город, ибо некому было за мной дома приглядывать, а музыкалка – в 5 минутах от дома), терзали постоянными рутинными занятиями… я только недавно поняла, что моя главная движущая сила прогресса – интерес к новому, бесконечное путешествие, бесконечное приключение, бесконечное познание. Стоит мне только остановиться, как все рушится, страхи и кривизна вложенных в меня коммуникационных зеркал начинает фонить, преломлять душу и желания и рождать искажения и безумных чудовищ, общего подвида "блажь". Потому что только они могут разрушить стены и запустить меня вместе с осколками мчаться дальше, подальше от всего, что меня сдерживало, даже исцарапанной, раненой, но дальше, дальше к новым чувствованиям и красоте. Когда первые два года успешно минули, показав меня яркой ученицей, мама вдруг удивилась, а чего это я не хожу гулять, как все нормальные дети… не завожу друзей, не встречаюсь с ними, и мое имя не выкрикивают под окнами, чтобы я вышла во двор играть. И начала давить в эту сторону, не прекращая давления относительно учебы, грамот, музыки (а она же высокопоставленная особа в музыкалке со своими амбициями – ее дочь не может учиться плохо) и прочих собственных нереализованных активностей. Хотя к коням меня не допускали. Но допустили мою манию, которая с живых животных перешла на их изображениях. Родители решили, что это меньшее зло – покупать мне изредка лошадок, каких я хочу, чтобы не геморроиться, возя меня тренироваться на конюшню на другом конце города. Ребенок этого не знал, ребенок радовался каждому воплю, который издавал папа из зала, сидя за телеком, воплю "Лошади!", и ребенок, срываясь от любых дел бежал, топоча, чтобы урвать кончик хвоста из какой-нибудь там рекламы пива или шоколада. Папу это прикалывало. Я велась. Я очень любила этих животных. Это была моя единственная страсть. Я истинно была фанатом лошадей. Но не имела к ним допуска и даже боялась подходить. Потому что считала их чем-то священным.

Так же случилось и с кино. Когда я поняла на опыте, что кино – не священный акт творения, а всего лишь игра ума, алкоголиков-второрежей, штрафов и мата на площадке, я сбежала из своей мечты создавать красивое кино.

Так вот именно мама своими приставаниями, когда я сидела дома и творила за своим скрипучим регулируемым ручкой столом, и игнорировала хорошую погоду, и вложила в меня ген ненавидеть хорошую погоду. Потому что она требовала от меня вынужденной коммуникации – включения в игры, в ярмарку тщеславия, в чьи-то обиды и свои ошибки, ибо я уже отстала от жизни, воспринимая людей с точки зрения приключенческих книг, а не живого, но уже потомственно изломанного общества. В плохую погоду можно было рисовать весь день, и всю ночь писать романы и стихи, вдохновляться тишиной и отсутствием чужой воли, спешащей, пустой, сумбурной, отвлекающейся на рядовые "житейские" вещи, которые были для меня пшиком. А когда я об этом заявляла, меня называли хамкой (особенно взрослые), а дети не хотели со мной играть из-за моего сильно возросшего высокомерия. Потому что я знала куда больше их и чувствовала куда больше их – потому что не отвлекалась на шелуху, не была еще растоптана событиями, требовавшими обязательной и стереотипной реакцией. Я сохранила клочок первоначального единства с природой и с возрастом он стал каменным. Потому что гибким быть не научился из-за своей изоляции. Поэтому, когда хорошая погода, я, чтобы не оставаться одинокой, должна была искать себе общество, которое было мне не нужно. И теперь, когда хорошая погода, а общество вдруг становится мне нужным, в моих генах звучит голос мамы о том, почему у меня нет друзей и я с ними не играю. И звучит он и терзает только потому, что после общения с людьми, после всего, что прошло и как скрутило, то, что я делаю, все мои творения, все миры, которые рождались и плескались яркими красками в моем сознании, я перестала считать нужными, полезными, хорошими, как и то, что я в принципе делаю. Потому что общество, которое мне всегда ставили как величайшего судью и короля, которому требовалось служить (спасибо еще раз родителям, учителям и прочим людям за эту установку на ребенке), этого не оценивает. И живет по законам, которые я не выучила, когда не хотела играть в его игры, обижаться, бегать по двору и дружить против кого-то.

Обиженный ребенок никому об этом не говорил, и это ему хорошенько аукнулось) но теперь он может говорить. Но если у иных все эти этапы проходили, плавно, смываясь водой, с поддержкой, пониманием и эволюцией, с каким-то встроенным приятием, то ему, отрастив свою твердокаменную защиту ума, теперь приходится себя крошить, переживая все заново, наверстывая лихими темпами, выбиваясь из ритма, проходя через это снова и снова, пока, наконец, не примет и не сбалансируется.

3 сентября

Очарование – это момент бога, выход к истокам, это Икар, которому пришлось упасть, потому что если все вдруг вознесутся на крыльях сияющего очарования собственными силами или чужими, или даже связью между ними, ощущением единения, то играть в материальную реальность будет некому. Поэтому разочарование – это потеря божественной связи, якорь, который возвращает нас в игру, а очарование – это свет.

3 сентября

Вла – это рождение любви, источник. Власть, владыка, влагалище.

31 августа

Категоричность, жажда правоты,

Желание казаться лучше,

И мечты –

Чужие, но как будто бы свои…

И эго -

То, что строит благородство.