– Что такого натворил этот ящик с электронами, что напугал все человечество?

– Машина начала предсказывать аварии. Ее убили после очередного предсказания. Кому-то пришла в голову мысль, что аварии – ее работа.

– Как это происходило?

– Как? Элементарно! Прицепится к какому-нибудь пароходу, собирает о нем всю информацию. Полный комплект чертежей со всеми изменениями. На какой верфи собран, откуда какие узлы поступили, когда, где, кто какой ремонт делал, кто капитан, где плавал, кто помощники, кто когда вахту стоит. А под занавес выдаст: такого-то числа, проходя такой-то пролив этот пароход с вероятностью 95% сядет на мель там-то. И пароход садится! Большинство предсказанных аварий даже авариями назвать нельзя. Например, что такой-то станок каждую сто семнадцатую деталь отправит в брак. Но когда аэробус в соответствии с прогнозом падает на город, сносит небоскреб, и гибнут семь тысяч человек – это уже серьезно. Когда, на следующий день, грузовая субмарина при аварийном всплытии таранит паром и гибнут две тысячи человек – это страшно. Сначала машина выдавала прогнозы редко, потом все чаще. Под конец – по три десятка в день.

– Сколько дней она работала?

– Три с половиной месяца. Но прогнозы начала выдавать только в последний месяц.

– Как вы все это объясните?

– А зачем объяснять? Пусть тайна останется тайной. Разве интересно жить в мире, где не осталось ни одной тайны?

– Но я так не могу. Там же люди гибли.

– Открыть тайну? – опять противно захихикал Дворкин.

– Открыть.

– А никакой тайны нет! – выпалил он, крайне довольный собой. – Вот сделали яйцеголовые машину и сказали: "Познай самую себя!" А один процессор бракованный! Строжайший контроль прошел, а ошибочка осталась. Редкая потому что. Чтоб проявилась, сочетание условий нужно. Но машина к этой ошибочке прицепилась. Ей же сказали: "познай себя". Она же саморазвивающаяся. Никто не знает, в какую сторону она развивается. А она раскопала, откуда ошибочка взялась. До завода, который процессоры изготовлял, добралась. Выяснила, что когда на конвейере процессоры делают, в третьем слое металлизации работает 17-я маска, а в четвертом, например, 19-я, то процессор выходит бракованный. Это очень редко бывает, чтоб 19-я наложилась на 17-ю, но ведь процессоры миллионами делают. И начала машина отслеживать, куда поступили эти самые бракованные процессоры. Это не так и сложно, когда весь учет ведут компьютеры. А затем самое сложное в истории человечества кибернетическое устройство, первый в мире искусственный интеллект начал вычислять условия, при которых эта ошибка себя проявит. За это его и убили. Предсказателей всегда убивали за плохие прогнозы. Только, когда все раскопали, уже поздно было что-то менять. Мертвых не оживить, так лучше все списать на бедную машину. Тем более, что дурная слава о ней по всему миру волной прокатилась.

– Как это?

– Один из инженеров привел своего друга. Тот видел весь процесс выключения. Ничего не понял, но очень подробно, точно и красочно описал все, что видел. И выложил в компьютерную сеть для всеобщего ознакомления. Потом пошли пересказы, пересказы пересказов, сплетни… А под конец Бромберг своей книгой "Как это было на самом деле" окончательно похоронил истину.

– Грустная история… Но почему она затормозила науку?

– Негласный запрет на исследование саморазвивающихся систем. Это страшное дело – негласный запрет. С ним невозможно бороться. С официальной бумагой проще: ее можно отменить. Но, когда ученый совет, не сговариваясь, отвергает тему за название – тут обращаться к разуму бесполезно. Остается только ждать. Ждать, когда динозавры уйдут на покой.

Тоже мне – парк юрского периода!

– Это лишь половина бочки с дерьмом, – опять захихикал Дворкин. – Ты никогда не задумывался, каким образом КомКон-2 набрал такую силу? Почему Совет так легко удалось убедить, что есть опасные для человечества области исследований? Цифры правят миром, – говорил Пифагор. Байты правят миром! Байты с неверным контролем четности!

Фигура Дворкина вновь начала преображаться, выросла козлиная бородка, голос перешел в неясное блеяние – ба-а-а-а-йты.

– Что дальше? – уныло спрашивает Гилва.

– Подумать надо, – отвечаю я минут через пять. Идей – никаких.

– Дался тебе этот Терминал… – Гилва словно читает мои мысли.

– Не могу я жить в этом мире. Он меня беспомощным делает. Я самим собой хочу быть. Работать хочу. На благо и по специальности.

Молчим. Все уже десять раз переговорено. Паола плачет по ночам тайком, что плохая жена, что не может сделать меня счастливым. Днем притворяется веселой. С красными, опухшими глазами.

– Эмбер… Янтарь… Когда-то, очень давно о прибрежные скалы разбилась боевая ракета с фосфорной боеголовкой. Потом волны долго выбрасывали на берег куски фосфора. Люди находили их… Брали в руки… Фосфору совсем немного надо, чтоб загореться. А потушить его невозможно.

– К чему ты мне это рассказываешь?

– Не знаю. Они были очень похожи на янтарь, эти куски фосфора. А море издавна выбрасывало в тех местах на берег куски янтаря…

Опять молчим.

– Как думаешь, Гилва, тебя простят во Дворах Хаоса.

– Сначала убьют, потом простят. Шучу. Конечно, простят… Если правильно себя поставлю. Политика кнута и пряника. Кнут – ты. Пряник – тоже ты.

– Хочешь домой?

– Ты нанял меня телохранителем Паолы.

– Когда?

– Когда Паола пришила двоих из Рассекающих.

С трудом вспоминаю. Это было так давно…

– Забудь об этом. Сама видишь, у нас ничего интересного не намечается. Хочешь домой – поезжай.

– Гад ты, а не Повелитель.

Хлопаю глазами.

– Пока я телохранитель, я на службе. А теперь я кто? Думаешь, у меня совсем гордости нет?

– Все равно не понял.

– Душу перед тобой вывернуть? Куда я поеду? Что дома увижу? Четыре стены? Здесь ты, Паола. Семья, не семья, но что-то близкое. Хоть изредка к тебе в постель забираюсь. А там? Ловить спиной презрительные взгляды?

Опять молчим. Нечуткий я. Только свои болячки вижу. В голове застряла фраза из "Эзопа": "Где тут у вас пропасть для свободных людей?"