– Подходим к полюсу, – сказал Чибисов. – Ледовая обстановка вполне удовлетворительная. Много годовалых полей. Площадку подберём хорошую. Погода нормальная. Видимость миллион на миллион. Через три минуты начнём снижаться. Как, Медведев? Хватит 600 метров?

– Так точно, хватит, – отчеканил Медведев.

«Только бы побыстрее», – подумал я.

Самолёт сильно тряхнуло. Он словно провалился в невидимую яму.

– Начали снижаться, – сказал Чибисов, – ждите команды. А вы, товарищ бортмеханик, подготовьте дымовые шашки. Бросите их по команде штурмана за борт.

Димыч подтащил к двери ящик, вытащил две дымовые шашки, похожие на большие зелёные консервные банки, и пачку запалов, напоминавших огромные спички с толстыми жёлтыми головками, и стал ждать команды.

– Бросай!!

Бортмеханик чиркнул запалом по тёрке. Как только головка вспыхнула со змеиным шипением, он с размаху воткнул её в отверстие и швырнул шашку в приоткрытую дверь. За ней последовала вторая. Шашки, кувыркаясь, полетели вниз, оставляя за собой хвостики чёрного дыма. Задраив правую дверь, бортмеханик взялся за грузовую. Предварительно он уже успел растащить в разные стороны грузы, загромоздившие подходы к ней, он попытался повернуть ручку, но она не поддавалась. Бортмеханик дергал её что есть силы, обстукивал край двери молотком. Но всё впустую. Он вполголоса костил злополучную дверь, но она по-прежнему не поддавалась. Загудела сирена. Мы было приподнялись, но опять вернулись на место. Кажется, сейчас мы начали нервничать по-настоящему. Чувствую, вот-вот Медведев взорвётся. Но молчит, хотя по лицу его и сжатым губам вижу, чего стоит ему эта сдержанность. Всё. Время упущено. Медведев не выдержал: «Чёрт бы её побрал, эту идиотскую дверь. Паяльной лампой её прогреть бы». Механик виновато молчал, но идея прогреть дверь лампой ему понравилась. Он зажёг пучок пакли и поднёс его к зажиму, и, о чудо, ручка вдруг поддалась усилиям, и замок с сухим щелчком вышел из паза. Наконец-то! Метлицкий заложил крутой вираж. Пошли на второй круг. Из проёма двери в пилотскую высунулась голова в шлемофоне – это штурман Миша Щерпаков:

– Готовьтесь, ребята. 89 градусов 54 минуты. Сейчас выходим на боевой курс. Будем бросать на молодое поле. Думаю, не промахнётесь. Ветер метров пять – семь в секунду, не больше, температура 21 градус мороза.

Щербина подошёл на помощь бортмеханику, и они вдвоём рывком оттянули дверь на себя. Она с хрустом открылась, и в прямо- угольный её просвет ворвался ледяной ветер. Ослепительно яркий свет залил кабину. Снова протяжно загудела сирена, и, хотя мы с нетерпением, напряжённо ждали заветного сигнала, он всё же прозвучал неожиданно. Мы поднялись с чехлов.

– А ну, повернись, сынок, – сказал Медведев и, отстегнув клапан парашюта, ещё раз проверил каждую шпильку. «Всё в ажуре!» Он закрыл предохранительный клапан, защёлкнул кнопки и повернулся ко мне спиной. – Проверь-ка теперь мой. Как, порядок? Тогда пошли.

Держась за стальной трос, протянутый вдоль кабины самолёта, мы, неуклюже переваливаясь, двинулись вперёд, к зияющему проёму грузовой двери. Добравшись до обреза двери, я остановился, нащупал опору для правой ноги и положил руку на вытяжное кольцо. Но меховая перчатка оказалась толстой, неудобной, мешала просунуть пальцы в кольцо. Не раздумывая, я стащил зубами перчатку с правой руки, затолкал её поглубже за борт куртки и снова положил ладонь на красный стальной прямоугольник. Холод застывшего металла обжёг ладонь, но я лишь сильнее стиснул кольцо и замер в ожидании команды. С высоты 600 метров кажется, что до океана – рукой подать. Выпрыгнул – и ты уже на льду. Даже как-то не по себе становится. До самого горизонта тянутся сплошные ледовые поля. Они кажутся ровными. Но я знаю, сколь обманчиво такое впечатление. Просто солнце скрылось в облаках, и ледяные глыбы, бугры и заструги не отбрасывают теней. Местами ветер сдул снег и обнажил голубые и зелёные пятна льда.

Похожие на кубики сахара, выложенные длинными аккуратными горками, виднелись гряды торосов. Чёрное пятнышко вдали превратилось в большое разводье, покрытое рябью мелких волн. От разводья в разные стороны извивался десяток тонких тёмных змеек-трещин.

Сколько раз наблюдал я эту картину в иллюминатор. Но на самолёте ощущение безопасности было таким полным, что этот безмолвный белый мир под крылом казался далёким, нереальным. Однако сейчас, перед прыжком, стоя на порожке двери, обдуваемый яростным ледяным ветром, я по-иному смотрел на белое пространство, которое раскинулось внизу без края и конца. Наверное, мои ощущения были похожи на состояние перед атакой. «Ту-ту-ту» – лихорадочно взывала сирена. Её резкие звуки били по нервам, словно стальные молоточки. Нервы дали команду мышцам. Прижав парашют левой рукой к животу, я оттолкнулся ногой и провалился вниз головой в пустоту. Подхваченный мощным воздушным потоком, сделав сальто, я лёг на поток.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три – отсчитывал вслух три секунды свободного полёта, но почувствовал, что явно тороплюсь. Досчитав: двадцать четыре, двадцать пять, я что есть силы дёрнул кольцо, и оно, вырвавшись из пальцев, исчезло в пространстве. Повернув голову, уголком глаза видел через плечо, как, шелестя, стремительно убегали вверх пучки строп, как вытягивался длинной пёстрой колбасой купол. Вот он наполнился воздухом, гулко хлопнул и превратился в живой полушар. Он словно лихорадочно дышал, то сжимаясь, то расправляясь. Динамическим ударом меня швырнуло вверх, качнуло вправо, потом влево, снова вправо, и вдруг я ощутил, что неподвижно вишу в пространстве. После грохота моторов, свиста ветра охватившая тишина подействовала ошеломляюще. Меня охватило чувство покоя. И, вдыхая морозный воздух, я щурился на солнце, улыбался, ощущая радость бытия.

Огляделся по сторонам. Справа высоко надо мной удалялся самолёт, оставляя бледную дорожку инверсии. Неторопливо брели лохматые, подсвеченные солнцем облака. Внизу, куда хватало глаз, простирались снежные поля, ровные, девственно-белые, кое-где искорёженные подвижками, похожие на бесчисленные многоугольники, окантованные чёрными полосками открытой воды. Высота незаметно уменьшалась. Сахарные кубики торосов стали чётче. Кое-где снежный наст был пересечён тушью свежих трещин. К горизонту уходило широкое чёрное разводье, похожее на асфальтированное шоссе.

Метров на тридцать ниже меня опускался Медведев. Его раскачивало, как на качелях, и он тянул стропы то справа, то слева, пытаясь погасить раскачку.

– Андре-ей! – заорал я что есть силы. – Ура! – И, сорвав меховой шлем, закрутил его над головой, не в силах сдержать охватившее меня радостное возбуждение.

Медведев в ответ замахал рукой, а потом, указав пальцем на запасной парашют, крикнул:

– Запасной открывай.

Но я уже вспомнил об этом. И в точном соответствии с инструкцией свёл ноги, подогнул их под себя и, придерживая левой рукой клапаны ранца, выдернул кольцо. Клапаны, щёлкнув резинками, раскрылись, обнажив кипу алого шёлка. Я быстро пропустил ладонь между ранцем и куполом и, сжав купол, что есть силы отбросил его в сторону от себя. Но купол, не поймав ветер, свалился вниз и повис бесформенной тряпкой. Пришлось вытащить стропы из ранца и руками натягивать их на себя. Помогло! Неожиданный порыв ветра подхватил полотнище, оно затрепетало, наполнилось воздухом и вдруг раскрылось гигантским трепещущим маком на фоне бледно-голубого арктического неба. До земли оставалось не более сотни метров. Меня несло прямо на торосы, в которые упиралось великолепное ровное поле, над которым я пролетел. Вблизи торосы приобрели довольно грозный вид. Это был огромный, высокий вал перемолотого льда.

Я понимал, что мне несдобровать, если я угожу в этот хаос из ледяных обломков. Чтобы перелететь через них, надо было во что бы то ни стало замедлить спуск. Услужливая память подсказала ответ: уменьшить угол развала между главным и запасным парашютами. Ухватившись за внутренние свободные концы запасного парашюта обеими руками, я изо всех сил потянул их на себя, стараясь как можно ближе свести купола. Напрягая последние силы, я с трудом удерживал парашюты в таком положении. Скорость немного уменьшилась, но это уже не могло мне помочь. Гряда торосов, ощетинившись голубыми рёбрами глыб, неслась навстречу. Я весь сжался, сдвинул ступни, вынес ноги вперёд, чтобы встретить удар об лёд. «Лишь бы только ноги не застряли между льдин», – промелькнула мысль. Я затаил дыхание в ожидании удара. Вдруг сильный порыв ветра, подхватив меня, легко перенёс через ледяное месиво. Чиркнув подошвами унтов по гребню, я шлёпнулся в центр небольшой площадки и по шею провалился в сугроб. Мягкий снег залепил лицо, набился за воротник куртки, в рукава, за голенища унтов. Выбравшись из сугроба, тяжело дыша, стирая налепившийся снег, я попытался раскрыть карабин грудной перемычки, но тугая пружина не поддавалась усилиям задеревеневших пальцев. Оставив бесплодные попытки, я лёг на спину, широко раскинув руки. Только сейчас я вдруг осознал, в каком страшном напряжении находился все эти часы. Теперь наступила разрядка. Я смотрел в бесконечную глубину блёкло-голубого северного неба. Ватные облака, клубясь, рисовали живые картины. Мягко пригревало солнце. Я закрыл глаза. Меня охватило блаженное безразличие. Обострившимся слухом я улавливал шорохи, потрескивания. Неподалёку возился с парашютом Медведев. Я слышал, как он пробирается ко мне, увязая в глубоком снегу.