От альфы, через дельту, до омеги.

В картинной галерее, что в Лаврушинском,

Писательского дома под стеной,

Встречают нас с досадным равнодушием

И Репин, и Поленов, и Крамской.

Но Врубеля полотна величавые,

И Демон, и сиреневый развал,

Хранят в своих мазках печать отчаянья,

Поддался наважденью – и пропал.

Тебя отрадно встретить снова,

Я друга сразу узнаю.

Ты будешь мучеником слова,

Я душу чувствую твою.

А на меня надейся смело,

Не сомневаюсь – разглядел.

Я буду мучеником дела,

И мы свершим немало дел.

Но если рассуждать речисто

Нас ждет такой апофеоз.

Мы будем оба люди свиста,

И нас чуть что, так на мороз.

Что костры инквизиции мерзкие,

Что костёр девы Жанны Д`Арк,

Взвились ярче костры пионерские,

Красно-пламенный детства угар.

Помню как-то, как в утро туманное,

Речь несвязную молвила ты,

Что мы просто смешные и пьяные,

Запоздавшие в осень цветы.

Зое Бру

Мой ангел, голубка моя,

Тебя, будь то время иное

Писал бы Кранах, сыновья,

И Гойя, конечно же, Гойя.

Тебя бы, упорствую я,

С охотою пуще неволи,

Воспели Жорж Занд и мужья,

И опусы Сартра Жан Поля.

И даже сквозь трель соловья

В час сумерек поздней весною

Мне слышится песня твоя,

И имя волшебное Зоя.

Где гуртом полчища вороньи

С утра клевали требуху,

Теперь там солнечные кони

На кристаллическом снегу.

И небеса, что цвета стали,

Совсем светлы, как посмотреть.

Мы жизнь без страха принимали,

Чем страшно слово – умереть?

Все в жизни надоело до́ черта,

Но сам я делаюсь не свой,

Когда услышу звуки Моцарта,

Аллегро из Сороковой.

И мне особо дорог Лермонтов,

И мутный англичанин Байрон,

За то, что были интровертами

В своей поэзии печальной.

Открой свои дороги, небо звездное,

Рейс более стремителен, чем рейд.

Нам редко выпадает ехать поездом,

Все чаще самолетом через gate.

Пора признать – мы птицы перелетные,

Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,

Всегда в дороге – наша подноготная,

А что дороже этой пары слов?

Анне Бру

Мы ехали, мы мчались через лес,

Ни версты, ни секунды не считая,

С особенным вниманием и без,

Что жизнь такая хрупкая крутая.

Поставь в гараж свой красный мерседес,

И тихо Касту Диву напевая,

Возьми бокал, налитый под обрез,

Напитанного солнцами Токая.

Под насыпью – ты помнишь те стихи?

Лежит во рву и смотрит, как живая,

Прощенная уже за все грехи,

Красивая как ты и молодая.

А ночь когда заступит за порог,

И сон уже застит твои ресницы,

Пускай тебе приснится Саша Блок,

И Врубелевский Демон пусть приснится.

Распутица – отнюдь не благодать,

Подумалось мне вдруг перед обедом.

Я должен с этой мыслью переспать,

А уж потом кому-нибудь поведать.

Красавица! Какие грудь и стать,

Цветок открытых чакр и аюрведы.

Блаженство этой дамой обладать,

Назло весьма надменному соседу.

Бессонница, Гомер. Гомер опять,

И сорок восемь тысяч братьев следом.

Пора уже, пора коней менять,

Причислив поражения к победам.

Снега забиты вьюгами в сугроб,

На улице декабрь в последних числах,

И звезды нам рисуют гороскоп,

Исполненный особенного смысла.

Не путай нас сомнением игривым,

Не стопори событий круговерть.

По промыслу – нам надо жить красиво,

По случаю – красиво умереть.

Спросите Даниила Хармса,

Как было в Питере тогда.

Всё так же Невский устремлялся,

И все сновали кто куда.

Всё так же площади Дворцовой

Торжествовал парадный вид,

И Пётр, медный и суровый,

Как некогда писал пиит.

И Хармс, как этакий Гудини,

Взлетал порой на парапет.

Дороги неисповедимы,

И что такое сотня лет.

Поеду в деревню, наверно,

Найду браконьера в лесу,

И, может быть, тридцать первого

Я елку тебе принесу.

И тихо поведает хвоя

Ладоней тепло храня,

Что вовсе того не стою,

Что сделала ты для меня.

Если вы пишете слева направо —

Вы англосакс или рос.

Если вы пишете справа налево,

Кто вы – огромный вопрос.

Если вы ходите где папуасом,

Не прикрываете срам…

Все эти если придуманы разом

Кем-то неведомым нам.

Мальвина бежала в чужие края,

Так было рассказано детям.

Услышав о том впали в грусть ты и я,

А сказочник был нашим третьим.

И Таня бежала в чужие края.

Увидев там берег желанный.

О ней вспоминают порою друзья,

Негаданно, вдруг и нежданно.

И Марья Иванна в чужие края

Бежала с оказией тоже.

Ах, Марья Иванна, родная моя,

Держитесь, Господь Вам поможет.

И я собираюсь в чужие края,

Хотя размышляю под вечер.

А стоит овчинка того громадья?

Тех нет, а иные далече.

От туманного проблеска поздней зари,

Поутру поднимаемся вяло.

Немота уступает поре говорить,

И лежанье хождением стало.

Бодрость мозгу успешно дает кофеин

Минус скрепа с сигарным угаром.

И в душе возникает назойливый гимн,

Как отмстить неразумным хазарам.

Она сказала – наши отношения

Не более, чем просто заблуждение.

Он ей ответил – раз такое мнение,

Не стану прекословить и уйду.

Поднялся и оделся респектабельно,

А после в лимузине комфортабельном,

Убил себя он пистолетом табельным

В две тысячи семнадцатом году.

О, сказки Гофмана! О, сказки братьев Гримм!

О, наше детство ввечеру в углу дивана!

О, чудный мир, что до сих пор в душе храним,

Включая Андерсена Ганса Христиана.

И незабвенное, что в языке родном

Мы с первой лаской матери впитали.

Как царь наш батюшка таился под окном,

А три девицы – они пряли, пряли, пряли…

Куда еще проще

В березовой роще

Все листья опали навзрыд.

Куда еще чаще,

А дождь моросящий

По окнам стучит и стучит.

Куда еще ближе,

Мрак ночи над крышей,

Сгустился и скрыл небосвод.

Куда ли, когда ли,

Не звали, не ждали,

И незачем знать наперед.