Можно ли это назвать сном? Можно ли про это забыть, ведь никто кроме меня ничего не помнит? Многие годы назад я любила его, а сейчас его нет. Если честно, то я не знаю, забрали его или это был его выбор — уйти от меня навсегда и забросить людскую жизнь и вернуться к тому самому началу.

В своей жизни я пережила многое, наверное, больше, чем каждый из нас… Ведь не каждый день увидишь, как вселенная разрывается пополам, а потом происходит конец всего. Абсолютно всего. Просто представьте, что каждый день вы просыпаетесь, а теперь нет, а теперь нет ничего!

Семь лет назад.

— Сохи, просыпайсяя!!! — девушка начала покачивать руками, спящую Сохи, — Эй!!! Ты что, не слышишь меня!

— Да, она просто уже знает, что с ней сейчас будет, — сказала другая.

— Бедная Сохи… Мне даже немного её жаль.

— Джи ю! Я, конечно, знала, что ты можешь жалеть людей, но её…

— Да я ещё только начинаю, Наён! Ну же! Помоги мне.!

— Джи… Мне кажется надо приступать к мокрому плану.

— Уже так сразу.

— Ну… Если она не просыпается, то можно уже и переходить к более "доброму утру".

— Ах, ну ладно, иди неси ведро воды, — Наён вышла из спальни, тем временем Джи ю поглядывала на Сохи, наклоняя голову то влево, то вправо, — не просыпаешься, да? Ну я же знаю, что ты всё слышишь, ну же! Вставай! — Сказала та, она ещё раз качнула Сохи за плечо.

Сохи и вправду уже давно не спала, ей было страшно засыпать и просыпаться каждое утро, ведь каждый раз её пробуждала новая проделка этих двух, а иногда к ним присоединялись другие девушки приюта. Они все были будто одним большим черным пятном во всём приюте.

Через минут пять или шесть Наён вошла в комнату чуть покачиваясь от тяжести, в ее руках было большое железное ведро, доверху наполненным водой.

— Ну что принесла?

— Да, да! Вот, помоги лучше.

— Давай, только аккуратно! — прошло буквально несколько секунд от слов Наён, как за дверью начало что-то трещать, будто нечто пыталось зажечь зажигалку, которая никак не поддавалась нажатию. Этот звук… Он стал чем-то завораживающим и слишком манящим, его будто хотелось потрогать. Глаза тех двух загорелись пламенем, они хотели слышать этот звук или просто… Они хотели увидеть того, кто его создавал?

Не раздумывая, Сохи воспользовалась этим моментом, она спрыгнула с постели и помчалась к той двери, от которой исходил звук щелканья. Подбежав к ней, девушка начала мешкаться, её рука то тянулась к ручки, то дергалась и опускалась. Неожиданно, но Сохи замерла, будто заледенела или была чем-то околдована, будто её накрыли воспоминания из прошлого, которые она считала ложью, её глаза тоже загорелись, но не так как это было с теми двумя, а по-другому, в них была печаль, глубокая печаль, которая заполняла их по самую глубину, по самую бездну, а может быть и затрагивала самую душу.

— Щёлк, щёлк, щёлк… — щелчки стали затягиваться в воспоминания…

— Ну же!!! Почему она не зажигается!!! Любимый! Поджигай же!

— Подожди хотя бы секунду! Чертова зажигалка не поддаётся…

— Она вправду не поддаётся или ты просто не хочешь этого делать? Может ты и не так сильно меня любишь? Где же те горы любви и денег, которые ты мне обещал? Где это всё? — женщина всё смотрела и смотрела то на мужчину рядом с ней, то на машину. Она не могла не радоваться! Ведь её будущий муж избавляется от надоедливого создания, которое, по её мнению, только мешает ей жить.

— Дай мне это! — снова сказала женщина, выхватывая из рук мужчины зажигалку.

— Щёлк, щёлк… и вжух! — зажигалка загорелась ярким пламенем, а глаза женщины блестели, она будто впитывали весь огонь, всю злость, всю ярость и жадность их носителя.

— Слушай, а может не стоит?

— Что ты сказал? Почему не стоит??? Возьми лучше, — женщина протянула ему зажигалку, на которой красовался оранжевый огонёк.

— Во-первых, нас могут посадить, а во-вторых, она всё еще остается моей…

— Не говори это слово! Ты же знаешь, что для меня это глубокая травма! Поэтому я и прошу тебя сделать это! Потому что я думаю, что ты любишь меня больше всего на свете!

— Да… Я и вправду тебя очень люблю… Но это…

— Не волнуйся!!! Я позабочусь о том, чтобы тебе ничего не было! Скажу начальству, что я была свидетелем и машина сама взорвалась.

— Разве для полицейского это правильно?

— Нужно пользоваться выгодой, которую ты имеешь! Так что хватить медлить!

Для него, для того мужчины — это было тяжело, очень тяжело… Он будто шёл выжигать себя изнутри, будто это он сидел там и смотрел на своего отца, который шёл к нему когда-то навстречу, будто в маске, на которой было нарисовано печальное выражение лица, а за ней спрятано, что-то нечеловеческое, то, что может походить на отчаяние с нотками страха и сумасшествия? То, что невозможно описать, а только то, что можно почувствовать, находясь на его месте. Эта дрожь, которая пробирает всё тело, которая происходит сама по себе и не от холода, а может быть из-за легкого страха, который отдается парящими бабочками в животе? Тогда на ум приходит только одно: «А если я остановлюсь и брошу зажигалку на землю, то она меня простит? И мы сможем жить так, как это было пару часов назад?» — но, мы же все понимаем, что мы не сможем оставить это просто так и что мы будем смотреть друг на друга недоверчивыми взглядами, а может и даже нож с собой начнем носить, чтобы в один прекрасный момент покончить с этим. Но когда-нибудь кто-нибудь из нас обоих уйдет из жизни по своей воле, либо этому поможет второй.

— Эй, ты чего завис!? Хватит уже нюни распускать! Кидай уже, пока она опять не потухла!

— Мишель, я…

— Ну что еще! Кидай!

— Я…

Мужчина считай не по своей воле случайно выронил зажигалку из своей руки, его глаза расширились, а сердце забилось ещё сильнее. Зажигалка упала на ту дорожку бензина, которую Мишель разлила чуть раньше. А в окне машины виднелось лицо девочки, которое было очень печальным и будто раненным.

— Папа, я люблю тебя…

«Пух!!!» — машина загорелась синим пламенем, а потом в воздух взлетел оранжевый шар дыма, за которым машину уже не было видно. Отец девочки смотрел на это, то с округлёнными, то с прищуренными глазами, а потом он вовсе упал на колени и опустил голову к земле. В то время мачеха смотрела и улыбалась во весь рот так, что эта улыбка могла достать до ушей. Её зубы отражали оранжево — синее пламя, а глаза были зверскими, особенно зрачки, они расширились настолько, что даже белого яблока почти не было видно.

Когда Сохи пришла в себя, по её щекам уже почти текли слёзы, она пыталась их скрыть. Сохи распахнула дверь, за которой никого не было и побежала по коридору, на полу которого лежал серый ковер с размытыми пятнами красной краски и разводами каких-то растворов.

Резкий щелчок из глубин стен заставил Сохи остановиться. Она оглядывалась то вперёд, то назад. Девушка уже не могла остановить солёные слёзы, она стала подходить к стене, всё ближе и ближе, ближе и ближе… Пока её ухо не коснулось стены, она не прекращала приближаться. После Сохи приложила руки к каменным стенам. Трески и щелчки не прекращали продолжаться, они будто пытались напомнить о том дне и о том, что тогда произошло, и почему Сохи всё еще жива, а главное, кто помог ей пережить взрыв? Кто помог это сделать, когда отец отвернулся от неё, а мать Сохи уже давным-давно была забыта ею.

К трескам и щелчкам добавился шёпот. Он нашёптывал что-то невнятное и неразборчивое. Это могло продолжаться очень долго, пока Сохи с криками не отпрыгнула от стены, она посмотрела на свои руки, которые дрожали сами по себе, а ещё сверху на них капали слёзы. Всё затихло, была слышна только тишина и её непрекратимые отблески звуков затишья. Сохи ещё пару раз обернулась налево и направо, а потом вперед и назад. Ничего и никого нигде не было, была лишь только она и мрачный коридор, окутанный каким-то черным туманом, который нельзя было увидеть, а можно было его только ощутить и почувствовать его всем телом.