Ну, я встала и ушла. Не помню, дверью хлопнула или нет. Хотя надо было, по-хорошему. Ушла, короче, с максимально высоко поднятой головой.

Мне нравилась старая работа. Но главный не понимал, почему меня постоянно нет на месте. Пыталась ему объяснить, что мне отец мозг выносит, говорила, что я в няньку давно превратилась. А он мне такой:

– Найми ему сиделку.

– Не хочет он сиделку, – говорю.

Главный аж поперхнулся и говорит:

– Даже я хочу сиделку! Все хотят сиделку! Выйди на улицу и спроси любого! Каждый хочет сиделку!

– Это каждый, – говорю. – А он уперся.

– Я не знаю тогда, что делать, – сказал главный. – Ты дурная, конечно, но меня всё устраивает, если ты нормально работаешь.

В спину мне дышала жирная Настя. Она и заняла мое место.

Надо было собраться с силами и поговорить с отцом. Но в этот раз я не смогла. Вернулась домой, только дверь открыла, а он уже голосит: «Юля! Юля! Юленька!!!» И всё это голосом умирающего праведника. Перед ним стоял обед, который я приготовила, встав в шесть утра.

– Что, пап? – спрашиваю.

А он тычет в тарелку пальцем и верещит:

– Это мясо?!

– Не кричи, пап.

А он еще громче:

– Ты же знаешь, что я не ем мяса!!!

Я его чуть не прибила:

– Это – тунец, – говорю.

– Это точно тунец?

– Да, это тунец. Мясо тунца.

– Значит, это мясо?! Я не ем мяса, ты же знаешь!!! – Руки ко мне протянул, как герой из греческой трагедии.

А я ему:

– Это рыба, папа!

Но царя Эдипа было уже не остановить.

Я сама была как рыба тунец. Меня поймали, бросили на палубу, и я, выгибаясь всем телом, выпучив глаза, хлопала ртом, а сказать толком ничего не могла. И я задыхалась. «Принеси мне судно», – орал мой папенька.

И я несла.

В тишине открылась и хлопнула дверь, притянутая ржавой, но мощной пружиной. Миша с сумкой в руке проскользнул в темный подъезд.

– Котик, ты здесь? – спросил он негромко.

Ира вышла из темноты:

– Перестань назвать меня котиком!

В подъезде откликнулось эхо. Оба заметили это и оба, не сговариваясь, стали говорить тише.

– Это было бомбически! – объявил Миша. – Ты видела, как я рванул? Ты видела?! Просто в точку ушел!

– Я подвернула ногу, – сказала Ира.

Миша убрал улыбку с лица:

– Когда ты успела?

– За тобой бежала, под ноги не смотрела. На тебя смотрела. И подвернула, прямо под себя. Больно.

Миша нагнулся:

– Покажи.

Ира отступила назад:

– Лучше сумку мне покажи.

– Давай отойдем, – сказал Миша.

Они поднялись на площадку между первым и вторым этажом. Ира преодолела ступеньки, не хромая. Миша поставил сумку на подоконник и расстегнул молнию.

– Ноутбук!!! – вскрикнули они одновременно, несмотря на конспирацию.

«Бук, бук, бук», – сказало эхо.

– Жизнь продолжается! – сказал Миша.

– Я заказала кофточку, забыла тебе сказать, – Ира очаровательно пожала плечами.

Миша нахмурился:

– Мы за квартиру еще не заплатили.

– На всё хватит, – сказала Ира. – Что там еще?

Переложив аккуратно ноутбук на подоконник, они начали потрошить сумку.

– Не пойму… – сказал Миша. – Игрушки. Соска, смотри.

Желтая резиновая белочка для купания пискнула у Миши в руке.

– Кошелька нет? – строго спросила Ира.

Сдвинув игрушки в сторону, Миша порылся в сумке основательно.

– Нет, – ответил он, поднимая голову.

– Блин, – Ира расстроилась. – Ничего больше брать не будем. Сумка дишманская.

– А игрушки? Они новые.

– У тебя есть дети?

– Нет, – сказал Миша, подумав.

– И у меня нет, – сказала Ира. – Кроме тебя.

Я ощущала себя подушкой. Большой, со складками, потрепанными углами. Меня сминали, встряхивали, взбивали сильными ударами, прежде чем положить себе под голову. Повернуться, уткнуться в меня слюнявым лицом – вот тут я была кстати. А ночь прошла – запулили подушку в угол и забыли. Не нужна, чего о ней думать? Пусть валяется до следующей надобности.

Всё изменилось, когда я вернулась домой, не дойдя до метро. Забыла телефон. Вошла вся в своих мыслях. В основном мысли были о том, насколько я ничтожная личность. Осторожно прикрыла дверь, чтобы отец не разорался, и, забрав телефон с подставки для обуви, заглянула в комнату. Просто проверить больного. Заглянула и окаменела.

Мой папа, который третий год не вставал с кровати, инвалид моего сердца, стоял на своих двоих перед включенным телевизором и, переминаясь с ноги на ногу, ел зефир.

Сначала я не могла поверить своим глазам. Говорят, чудеса случаются не только в кино, но чтобы у меня в гостиной!

Отче мой тем временем спокойно подошел к столу, взял две зефирины из раскрытой пачки, одну надкусил и вразвалочку вернулся к телевизионному ящику.

– Папа… – сказала я тихо.

Он обернулся, испугался и тут же закачался, словно собирался упасть. Но не упал.

– Ты что, ты… ходишь?! – спросила я.

– Это я… случайно, – сказал мне папа. – Сейчас…

И он на моих глазах, словно я ничего не вижу, поковылял к кровати и рухнул на нее с театральным стоном.

На экране телевизора тем временем весело плясала зебра в клеточку.

– Нет… Я не хожу, Юлечка, – сказал он мне после того, как лег.

Но я хоть и была в глубоком шоке, способности соображать не утратила.

– Ты, – говорю, – ходишь, и не просто ходишь! А без стыда и совести!

– Разве? Я случайно!

И тут меня прорвало. Я прямо заорала:

– Перестань морочить мне голову! Ты притворялся?! Ты всё это время притворялся?!

Я так громко это выкрикнула, что у меня у самой зазвенело в ушах, а в глазах пронеслись многочисленные ночные горшки, скандалы на пустом месте, как я тысячи раз отпрашивалась с работы и ползала возле кровати, собирая тряпкой разлитый суп.

– Нет, Юлечка, я не притворялся! – упорствовал папочка.

– Всё! – сказала я. – Нанимаю тебе сиделку.

Папа закатил глаза. Артист погорелого театра!

– Юлия, мне плохо. Кружится голова. Принеси коробку.

Так он называл аптечку.

– Да фиг тебе! – вырвалось у меня.

Оно и правда вырвалось. Но на самом деле прозвучать должно было следующим образом: «ДА ФИГ ТЕБЕ!!!»

И даже, знаете, еще грубее. И я сказала грубее.

Папочка заверещал:

– Доча, ты ругаешься?

Но через горькую обиду я уже чувствовала свою власть и всемогущество:

– Ругаюсь? Нет! Это я еще только начала. Это я только разминаюсь, ясно?! И только слово мне поперек скажи!

Он пытался, конечно, оправдаться, что-то лепетал, но я сказала ему, что он симулянт и врун!

А он:

– Юля, я запутался.

И вот это «запутался» опять вывело меня из себя:

– Хочешь я тебе, папа, судно принесу?! Я сейчас принесу!

Пошла, вернулась с металлической уткой в руке, которую я после него мыла бессчетное количество раз. А он не на шутку испугался:

– Положи судно.

– Не. Оно меня успокаивает.

Папочка с прытью начал ползти по кровати к стене:

– Не маши им передо мной!

– Уже не нужно судно, да?

Тут папа даже взвизгнул:

– Положи судно немедленно!

Ну положила я судно. На тумбочку. Прямо перед его носом грохнула.

– Пропала нужда, я смотрю! Три года! Три! Как рабыня Изаура! Как у тебя совести-то хватило притворяться?! Так вот куда халва по ночам пропадала!

Папочка пытался оправдываться:

– Тот обморок год назад был правдой.

Железное судно снова оказалось в моей руке. Подумала, двину ему от души, по-родственному. Суд меня оправдает. Удержалась только потому, что отец заорал на весь дом:

– Положи немедленно судно! Люди! Помогите! Меня сейчас будут убивать! Спасите!!!