Бездомная? Может быть. Я собирался ударить ее, если она попытается украсть у меня деньги.

— Какого хрена ты смотришь? — Я закукарекал, сунул руку в передний карман, вытащил окурок и поднес его к уголку рта. Мои джинсы были примерно на три дюйма короче, обнажая мои голени, похожие на веточки, но свободные в талии. Я знал, что выгляжу не на двенадцать, а на десять, в хороший день.

— Я смотрю на ребенка, спящего на кладбище.

— Забавно, Шерлок. Где мистер Ватсон?

— Я не знаю, кто такой мистер Ватсон. — Она все еще смотрела. — Почему ты здесь спишь?

Я пожал плечами.

— Устал. — Почему еще?

— Ты жуткий.

— А ты не лезь не в свое дело. — Я начал говорить курсивом, чтобы отпугнуть ее. Мама всегда говорила, что лучшая защита — это нападение. — Что ты вообще здесь делаешь?

— Я пробираюсь сюда, чтобы посмотреть, не догадается ли моя мама, что меня нет дома.

— И догадается? — Я спросил.

Она покачала головой.

— Никогда.

— Почему здесь? — Я нахмурился. — Почему не где-нибудь еще?

— Я также навещаю своего брата-близнеца. — Она указала на могилу, над которой стояла.

Ее брат-близнец был мертв. Даже в двенадцать лет у меня было твердое представление о том, что такое смерть. Родители мамы умерли, как и Кит Олсен, и Сергей из гастронома в квартале, и Тэмми, проститутка, которая жила в палатке в Риверсайд-парке. Раньше тоже был на похоронах. Ноэта девушка потеряла своего брата. . . меня это сбило с толку. Дети нашего возраста не просто умирали. Даже история Кита Олсена произвела фурор в Хантс-Пойнте, а мы были довольно жесткой толпой.

— Как это случилось? — Я переставлял свои конечности на надгробии Гарри Фрейзера, сузив на нее глаза, чтобы она знала, что не сошла с крючка только потому, что ей грустно или что-то в этом роде. Она барабанила по голой коленке, на которой была неприятная рана. Должно быть, она перемахнула через ворота, чтобы попасть внутрь, как и я. Это было частное кладбище, и вы не могли взломать входной замок; чтобы попасть внутрь, нужно было позвонить в офис. Мое плохое впечатление о ней сменилось неохотным уважением. Даже девочки в моем районе, которые совсем не были девчонками, не перепрыгнули бы эти ворота. Они были с коваными шипами и высотой не менее восьми футов.

— Он умер во сне, когда мы были младенцами.

— Это действительно отстой.

— Ага. — Она коснулась земли своим Чаком, нахмурившись. — Ты когда-нибудь задумывался, почему мы это делаем?

— Умираем? Не уверен, что это намеренно.

— Нет. Хороним мертвых?

— Я вообще не думаю о таких вещах. — Мой голос ожесточился.

— Сначала я думала, что это похоже на посадку семян, чтобы, может быть, расцвела надежда.

— А сейчас? — Я вытер пот со лба. Она звучала умно. У большинства детей моего возраста интеллект комнатного растения.

— Теперь я думаю, что мы их хороним, потому что не хотим делить с ними мир. Это слишком больно.

Я продолжал хмуриться, обдумывая, что сказать.

Меня очень хотелось пить, но я не хотел двигаться. Это было похоже на испытание. Или соревнование, может быть. Это была моя территория. Мое кладбище на лето. Я не хотел, чтобы она думала, что может войти сюда и занять мое место, мертвый брат или нет. Но было и кое-что еще. Я не знал что. Может быть, в конце концов, не так уж и плохо было чувствовать себя не одним.

— Ну что? Ты так и будешь стоять и смотреть на меня? Делай то, зачем пришла сюда. — Я затянулся окурком, безуспешно пытаясь зажечь его от зажигалки, которую мистер Ван уронил на днях в общий коридор.

— Ага. Отлично. Только не мешай, ты. . . ты урод . — Она нетерпеливо протянула ко мне руку.

Я закатил глаза. Она была странной. Ее брат был млденцем, когда она потеряла его, верно? Не то чтобы они были близки или что-то в этом роде. Но все же. Что я знал о братьях и сестрах? Только одно: что у меня их не будет. Потому что, как говорила моя мама каждый раз, когда малыш закатывал истерику в магазине Dollar Tree или Kmart, дети неблагодарны и дорого стоят. Дорогая ответственность.

Ха. Спасибо, мама.

Девушка повернулась ко мне спиной, к могиле. Она погладила надгробие, которое, как я теперь заметил, было меньше остальных. На самом деле все могилы в этом ряду были маленькими. Холодок прокатился по моей спине.

— Привет, Ар. Это я, другая Ар. Я просто хотела проверить тебя. Мы скучаем по тебе каждый день. У мамы снова были довольно плохие дни. Она игнорирует папу и меня. На днях я разговаривала с ней, и она смотрела сквозь меня, как будто я была призраком. Она делает это специально. Нказывает меня. Я подумала, может быть, ты мог бы навещать ее немного реже в следующие несколько недель? Я знаю, что она постоянно тебя видит. В твоей комнате диван, на котором мы спали, у окна. . .

Она говорила минут пять. Я старался не слушать, но это было все равно, что пытаться прибить Jell-O к стене. Она была прямо чертовски там. Я думал, что она сейчас заплачет, но в конце концов она сдержалась. Наконец, девушка подняла с земли небольшой камень и прижала его к мраморной могиле, прежде чем встать.

Она двигалась обратно к воротам, уходя.

— Зачем ты это сделала? — выпалил я.

Она повернулась, чтобы посмотреть на меня с удивлением, как будто забыла, что я был там.

— Что сделала?

— Ту каменную штуку.

— По еврейской традиции на могилу кладут небольшой камень, чтобы показать человеку, что кто-то пришел в гости. Чтобы они не были забыты.

— Ты еврейка?

— Моя помощница по хозяйству была.

— Значит, ты богатый ребенок.

— Потому что у меня была помощница по хозяйству? — Она посмотрела на меня как на идиота.

— Потому что ты вообще знаешь, что означает это слово.

— Ты тоже. — Она сложила руки на груди, отказываясь позволить мне выиграть спор, каким бы мелким и незначительным он ни был. — Но ты не выглядишь богатым, как мне кажется.

— Я не пример для подражания. — Я собирал грязь, наслаждаясь текстурой зерен на подушечках пальцев. Я поглощал мир в больших количествах, чем средний ребенок. Читал, слушал и смотрел что-то каждую секунду дня. Я относился к жизни с той же практичностью, что и к своим наручным часам. Я хотел перевернуть их, открутить штифты и посмотреть, как они работают, что заставляет их тикать. Я уже пообещал себе, что не буду таким, как мама. Меня не съедят богатые. Я собираюсь съесть их, если понадобится.

— Значит, я богата. — Она взяла другой маленький камень и провела большим пальцем по его гладкой поверхности. — А ты нет?

— Стал бы я спать на кладбище, если бы был богат?

— Я не знаю. — Она провела рукой по своим нечесаным волосам. В них было много мертвых листьев, мусора и колтунов. — Наверное, я не думаю, что все упирается в деньги.

— Это потому, что они у тебя есть. Но ты такой не выглядишь. Богатой, я имею в виду.

— Почему? — спросила она.

— Ты некрасивая, — сказал я умно.

Это был ее шанс, чтобы уйти. Я успешно оскорбил ее. Словесно показал ей средний палец. Но вместо этого она повернулась в мою сторону.

— Эй, не хочешь лимонада и голубцов?

— Разве ты меня не слышала? Я назвал тебя уродиной.

— И что? — Она пожала плечами. — Люди постоянно врут. Я знаю, что я красивая.

Господи. А она все еще стояла и ждала.

— Нет, я не хочу лимонада и голубцов.

— Ты уверен? Это очень вкусно. Моя горничная делает их с рисом и говяжьим фаршем. Это, типа, русское блюдо.

В моей голове зазвучали тревожные звонки, все знаки выхода замигали красными неоновыми огнями. Фаршированные капустные листья были маминым фирменным блюдом, когда мы могли позволить себе говяжий фарш, что случалось нечасто. И если эта девушка предложила принести еду сюда, значит, она жила неподалеку.

— Как тебя зовут? — спросил я, мой голос был мертвенно спокоен.

— Арья. — Последовала пауза. — Но мои друзья зовут меня Ари.

Она знала, кто я.

Она знала, и хотела убедиться, что я помню, какое место занимаю в пищевой цепочке. Моя служанка, сказала она. Я был просто продолжением своей матери.