«Неудачник» фактически стал первым рассказом, который Хайнлайн написал для «Истории будущего» («Линия жизни» была включена в нее позже), и четкость, с которой были прописаны в рассказе фоновые детали, свидетельствует о том, что концепция «Истории будущего» не собиралась постепенно по крохам, а, скорее, была в основном завершена до того, как Хайнлайн начал писать на продажу. Позже она была расширена, и более детализована, но основной ее образ уже был к этому времени сформирован, и, таким образом, Хайнлайн мог легко перейти от «Неудачника» (конец апреля – начало мая 1939 года) к «Да будет свет!» и первой сотне страниц рукописи «Капитанов и священников» (12 и 13 мая 1939 года), охватывающим более ста лет истории будущего – всего за несколько недель преодолев период нудных затянутых анекдотов, которые не брали ни в дешевые, ни в глянцевые журналы, в то время как его рассказы об истории будущего продавались в «Astounding» и заложили основу репутации Хайнлайна как писателя. «Неудачник» был опубликован в ноябрьском выпуске «Astounding» за 1939 год. В критический момент в декабре 1939 года Хайнлайн сказал Кэмпбеллу, что, если «Неудачник» окажется на хорошем месте в читательских опросах, он продолжит писать «Историю будущего». Так и получилось, он это сделал.

– Угодно вам что-нибудь сказать до оглашения приговора? – Невозмутимый взор Главного судьи внимательно изучал лицо обвиняемого. Ответом ему было угрюмое молчание.

– Что ж, хорошо… Присяжные сошлись на том, что вы нарушили один из основных пунктов, содержащихся в Ковенанте, и таким образом нанесли ущерб свободному гражданину. Мнение суда и присяжных таково, что деяние это было сознательным, поскольку вы были полностью осведомлены о возможности нанесения вреда этому свободному гражданину. Поэтому приговариваю вас к альтернативе. Выбирайте одно из двух.

Опытный наблюдатель наверняка заметил бы тень смятения под маской безразличия, сквозь которую молодой человек взирал на ход собственного процесса. Его смятение выглядело нелепо и неразумно, ведь при таких преступлениях приговор был неизбежен, – впрочем, разумные люди и не получают подобных приговоров. Не дождавшись ответа, судья повернулся к приставу:

– Уведите его.

Внезапно приговоренный вскочил, уронив стул, на котором сидел, и обвел диким взглядом присутствующих.

– Стойте! – закричал он. – Сначала я вам кое-что скажу!

Несмотря на резкость манер, в нем ощущалось благородное достоинство хищного зверя, загнанного в угол. Он пожирал глазами аудиторию, грудь его тяжело вздымалась, – казалось, он принимал присутствующих за свору псов, готовых кинуться на него и растерзать.

– Так как же? – кричал он. – Получу я наконец право говорить или нет? В этой комедии не хватало только, чтобы осужденного лишили права высказаться напоследок!

– Вы можете говорить, Дэвид Маккиннон, – отозвался Главный судья тем же невозмутимым тоном, каким выносил приговор, – сколько вам будет угодно и в любой избранной вами форме. Свобода слова не ограничивается даже для нарушивших Ковенант. Прошу вас говорить в микрофон.

Маккиннон с отвращением взглянул на микрофон, торчавший возле его лица. Он знал, что каждое сказанное им слово будет записано, а потом подвергнуто тщательному анализу, и это казалось ему особенно отвратительным.

– Я не просил вести запись, – раздраженно сказал он.

– А мы обязаны их вести, – терпеливо ответил судья, – для того чтобы все могли убедиться, справедливо или несправедливо с вами обращались и был ли соблюден Ковенант. Будьте добры выполнить нашу просьбу.

– О, ну что ж, замечательно! – Не выказывая особой охоты, подсудимый подчинился требованию и стал вещать в микрофон: – Мне нет смысла что-либо объяснять здесь, но все же я скажу, а вам придется выслушать… Вы говорите о своем драгоценном Ковенанте, будто он есть что-то священное. Я с ним не согласен, и я его не принимаю. Вы относитесь к нему так, будто он сошел с неба в лучах света. Мои деды сражались во Вторую революцию, но они сражались, чтобы сокрушить предрассудки, а не для того, чтобы тупые идиоты создавали новые.

Да, в те времена были настоящие мужчины! – Он презрительно оглядел аудиторию. – А из кого состоит наше общество теперь? Из робких, трусливых слабаков, у которых в жилах водица. Вы так тщательно спланировали ваш мир, что из него оказались изгнанными радость и жизнелюбие. Никто не голодает, никто не подвергается опасности. Ваши корабли не тонут. У вас не бывает засухи. Вы приручили погоду так, что даже дожди покорно идут только после полуночи! А почему, собственно, они должны ждать, когда пробьет полночь, если вы все равно заваливаетесь дрыхнуть уже в девять вечера?

А если у кого-нибудь из ваших благонравных людишек возникнут неприятные эмоции – сохрани Боже даже от мысли об этом! – он тут же бросается в ближайшую психодинамическую клинику, чтобы там поправили его податливые мозги. Я благодарю Господа, что никогда не поддавался этой дурной привычке! Я предпочитаю оставаться при своих чувствах, какими бы горькими они ни были на вкус.

Вы даже любовью занимаетесь только после посещения консультанта-психотехника, чтобы узнать: «У нее ум такой же плоский и пресный, как у вас? И все ли ее предки были эмоционально устойчивы?» Меня тошнит от этого. А как насчет того, чтобы подраться из-за женщины? Если у вас и хватит на это смелости, то через пару минут рядом появится проктор и, высматривая тихое место, чтобы вас парализовать, спросит с тошнотворным смирением: «Я могу вам помочь, сэр?»

Пристав начал было пододвигаться к Маккиннону. Тот повернулся к нему:

– А ну, ты! Отойди назад. Я еще не закончил. – После чего снова обратился к микрофону и продолжал: – Вы велели мне выбирать между двумя альтернативами? Что ж, с выбором проблемы не будет. Вместо того чтобы дать согласие на лечение, вместо того чтобы отправиться в одно из ваших маленьких, аккуратненьких, надежненьких, приятненьких заведений для переориентации и позволить банде тамошних докторов ковыряться в моем мозгу хитрыми пальцами, вместо того чтобы согласиться на все это, – я выбираю старую добрую смерть! Нет, выбора для меня не существует, для меня есть лишь одно решение. Я выбираю Ковентри и, клянусь, счастлив этим… Надеюсь, что больше никогда не услышу о Соединенных Штатах!

Зачем вы вообще цепляетесь за жизнь? Мне кажется, вы должны с радостью встречать конец вашей глупой, бесполезной и такой скучной жизни. Ну, вот теперь – все! – И он повернулся к приставу. – Давай, уводи!

– Минутку, Дэвид Маккиннон! – Главный судья предупреждающе вскинул руку. – Мы вас выслушали. Хотя порядок этого не требует, я все же хочу ответить на некоторые ваши высказывания. Вам угодно выслушать меня?

Неохотно, исключительно из желания не показаться склочником, отказывающимся от выполнения столь резонной просьбы, молодой человек молча кивнул.

Речь судьи была мягкой, сглаженной речью ученого, более уместной в университетской аудитории.

– Дэвид Маккиннон, то, что вы сказали, несомненно, кажется вам исполненным мудрости. И тем не менее ваша речь дика и плохо продумана. Я считаю необходимым указать на ряд допущенных вами искажений фактов. Ковенант – вовсе не предрассудок, а всего лишь временный пакт, заключенный теми же революционерами из чисто прагматических соображений. Они хотели с его помощью обеспечить максимально возможные свободы для каждого человека.

Сами вы тоже пользовались этими свободами. Вам разрешались любые поступки, вы могли жить как хотели при условии, что не будете приносить вред остальным. Даже действие, запрещенное законом, нельзя было бы поставить вам в вину, если бы государство не смогло доказать, что оно нанесло ущерб или вызвало опасность нанесения ущерба определенному лицу.

Даже если кто-либо намеренно и целенаправленно наносит кому-то ущерб, как это сделали вы, государство не считает себя вправе прибегать к моральному осуждению человека, а тем более к его наказанию. Для этого у нас нет ни нужной мудрости, ни желания вызвать цепную реакцию несправедливостей, которые всегда сопровождают моральное принуждение и ставят под угрозу всеобщую свободу. Вместо этого осужденному предоставляется выбор между психологической перестройкой, которая должна устранить тенденцию причинять вред другим людям, и отчуждением его от государства путем высылки в Ковентри.