— Для себя и берег, безусловно, — заметил Сергей. — Не для будущей ее мирной жизни…
Шерстобитов вскочил, подшагнул, наклонился к Сергею.
— Да ты мистик, Сергей? Иль монах пресвятой? Это что же выходит? Уступи, не бери, отдай дяде… А я-то на что? Разве я не живой? Разве я не люблю? Мне бесплотного счастья и даром не надо. Я даже не знаю, с чем едят эту штучку: цветочки да вздохи… А Лиду люблю… И честно скажу… Не думалось, что ж тут такого… В первый раз пожелал себе счастья. Без подделочки. Настоящего. Разве это вина: пожелать себе счастья?
— Все на свете себе счастья желают, — заметил Сергей. — Но все ли достойны его? — Он хотел еще что-то сказать, но в землянку ввалился Тышкевич, заметенный, весь белый от липкого, влажного снега. Не отряхиваясь, от порога сказал:
— Степан Митрофанович! Не стал телефону доверять такое известие. Приехал Смирнов из штаба армии. Горячева сняли…
— Что-о? — Полковник застыл. — Генерала? За что?
— Я не знаю.
— Ужасно! Горячев труднее других начинал воевать… И так многому научился. И сработались мы с ним. А теперь все сначала?
— Выходит, что так…
4
«Генерал-лейтенанту Харитоненко. Штадив. Черняева слобода. 06.03.42.
Донесение.
Согласно Вашему приказу дивизия беспрерывно атакует противника пехотой и танками в направлении Александровка — Стоколос. Противник оказывает исключительно упорное сопротивление. В полках большие потери в личном составе. Не хватает патронов, боеприпасов. Разведгруппы из добровольцев, ушедшие через линию фронта на поиски Марухненко, назад не вернулись, связи с ними нет.
Комдив Военный комиссар полковник Шерстобитов
старший батальонный комиссар Диденко».
5
«Генерал-лейтенанту Харитоненко. Штадив. Черняева слобода. 08.03.42.
Донесение.
Последние данные о Марухненко имели вчера в 500. Из района, занимаемого Подкорытовым, были видны ракеты, две красных и белая, означающие, как условлено, выход. И сразу же в тылу у противника началась минометная и ружейно-пулеметная перестрелка. Никто не вышел. Сегодня в 130 через линию фронта перешел Копылов, автоматчик из группы майора Марухненко, который при опросе показал, что колонна их, дойдя до Андроньевки, была обнаружена часовыми и по сигналу тревоги обстреляна из-за укрытий и завалов. В ходе боя отряд был рассечен огнем на две части. Одна часть пошла к Стоколосу, отбиваясь от преследующего врага, другая оборонялась в районе Андроньевки, а после ушла в Распутинский лес. Там, в лесу, Копылов был отрезан от товарищей по отряду, очень долго бродил по лесам и больше о Марухненко ничего не знает. Видел только пожары и слышал стрельбу.
Комдив Военный комиссар полковник Шерстобитов
старший батальонный комиссар Диденко».
6
«Генерал-лейтенанту Харитоненко. Штадив. Черняева слобода. 11.03.42.
Донесение.
На сегодняшний день никаких новых данных о группе Марухненко не имеем. Разведчики, посланные по Вашему указанию, назад не вернулись.
Комдив Военный комиссар полковник Шерстобитов
старший батальонный комиссар Диденко».
7
В дивизии Шерстобитова еще долго ждали разведчиков и бойцов из отряда, ушедшего с Марухненко. Возвращались, выходя на соседние подразделения, лишь отдельные лица да мелкие группы: два-три человека. Четыре. И снова один. А потом уже — ни одного.
Дежурили командиры, круглосуточные наблюдатели. Велись поиски с самолетов. Радисты из штаба вызывали по рации в назначенные часы командование отряда. Марухненко однажды откликнулся на вызов, но весьма неразборчиво. Свой позывной он дал правильно, потом слышалась слабая работа микрофона. Часа через два они снова появились в эфире, дали свой позывной, а позднее шифровку, но все неразборчиво, и записать ее не удалось.
Шерстобитов теперь к Большакову приезжал почти ежедневно. Сходились, промерзшие, на НП полка, здоровались молча за руку и подолгу стояли, пока не стемнеет. Наблюдали за линией фронта, за движением у противника, время от времени обменивались короткими фразами. Разговаривали о подвозе снарядов. О новом командарме. О готовящемся наступлении на Александровку. Однажды Шерстобитов со вздохом сказал:
— Да, жаль старика…
— Ты о ком?
— О Горячеве… Только начал к нему привыкать.
Потом они шли в штабную землянку пить чай. По дороге в штаб полка Шерстобитов проходил по окопам, беседовал с командирами батальонов, расспрашивал у солдат: не видели ли других, не установленных штабом сигналов из-за линии фронта. Снова вглядывался в бинокль, наклонялся к стереотрубам.
— На таком ветру сопля и слеза зашибает, не видать, — пожаловался Шерстобитову наблюдатель, усатый старик.
— Соплю подобрать, а слезу утереть! — усмехнулся комдив. Но, увидев лицо красноармейца, умолк. Солдат был простужен, в жару, с озябшим, уже посинелым кончиком носа. Щеки плавились растекающейся до висков краснотой.
— Что, больной?
— Так… В грудях шибко сжало. Дыхнуть не дает.
Шерстобитов кивнул Большакову.
— Смените бойца! Другого на пост. А этого в санбат. Отчего назначили больного?
Боец, молча, страдальчески щурившийся, стоял перед полковником как в воду опущенный. Наконец он промолвил:
— Сынок у меня там, у немцев в тылу. Я устретить хотел…
— В санчасть! — приказал сурово полковник. — Если выйдет ваш сын, — обратился к солдату, — он разыщет вас сам. Мы поможем ему отыскать…
Боец, скорбно понурясь, пошел, волоча за собою винтовку. А полковник, войдя в штабную землянку, содрал с чуба папаху, швырнул ее в угол, на нары, грубо выругался:
— Что за жизнь?! Ну что я могу?.. Что?!. Что?!.
…Поздно вечером они вышли с Сергеем вдвоем из землянки. В небе ярко сверкали зеленые звезды. Терпко пахло смолой. Снеговая вода со своим пресным запахом уже тихонечко начинала позванивать под слоями сугробов, только больно уж тонко и тихо. Сергей даже прислушался, но сразу же догадался: «Да нет, не вода. Это где-то гармонь!»
В самом деле, позванивание чуть усилилось, и в таинственный, протяжный, задумчивый голос музыки вдруг с такой же задумчивостью и протяженностью вплелся девичий — низкий, теплый, красивый.
— Это кто же такая? — спросил, останавливаясь, Шерстобитов.
— Военфельдшер… Маруся Селищева.
Они стояли на тропинке и слушали.
Песня, которую пела Маруся, была незнакома Сергею, хотя привычна по звукам: окопная грусть. А слова — он с усилием в них разобрался: то ли ночь была виновата, то ли горе, которое он прятал, а вернее, старался запрятать, — вдруг заставили замереть. Он даже дыхание затаил.
Сердце друга ждет ответа,
О тебе услышать должен я… —
пела девушка, о которой Сергей никогда и не думал, а она с неожиданной силой вот все же его принудила думать. И его ли словами, а может, кого-то другого, стоящего рядом, с такою тревогой, с надеждой, с такой любовью звала:
Где ты, милая, скажи мне, где ты,
Куда тебя забросила война?
Сергей молча сделал несколько шагов к землянке разведчиков — звук гармони доносился оттуда. Шерстобитов пошел позади. Потом они снова стали. А голос Маруси, сливаясь с гармонью, все грустил, звал:
Был наш хутор тих и светел,
Но внезапная пришла беда…
Может, пепел твой развеял ветер —
И не ответишь ты мне никогда…
