В квартире как-то таинственно тихо и холодно, мурашки бегают по рукам. Дурацкая у него привычка, берет из пепельницы бычок, отрывает фильтр и кладет отдельно на столе, потом еще один рядом и еще, получается стройный ряд. Он часто так делал, она смотрела, раздражалась, но почти никогда не просила прекратить. А теперь нужно встать и пойти включить в кухне свет, потому что от этого, наверное, станет теплее – странная мысль пришла. Нажала кнопку. Вернулась. Сразу стала заметной гора немытой посуды в раковине и одинокая кастрюля на плите с вилкой внутри. Заброшенный быт. И где-то там за стенами лежит труп человека.

– Выключи, я тебя прошу!

– Че в темноте то сидеть?…

– Выключи!!

– Не ори…

– Я ору!? Да, ору. Прости… Че делать то будем?

– Совещаться в темноте…

Она опять вышла, нажала выключатель и снова пришла.

– Думаешь, мы так будем сидеть, и не увидят, не узнают?…

– Просто люблю, когда темно.… Там кровища. Следы…

– Давай я схожу, посмотрю?

– И сосед пропал… Ну, сходи, дверь то открыта, милости просим.

– А че за сосед?

– Ну, я пошел, короче, мусор вынести, а он там ходит… потом в хату зашел, потом зашли два мента, а потом его убили…

– Кого?

– Что?…

– Кого убили? Соседа? Ты ж говорил…

– Нет. Мента. А соседа нет. И второго тоже. Куда-то, блин, делись они…

– Ничего не поняла. Ладно, я пошла, а ты сиди не шевелись и бойся, может, пронесет.

– Ну ладно, давай…

На самом деле дверь открыта. В квартире кажется никого. Она аккуратно ступила на коврик в коридоре. Действительно кровавые следы повсюду и его ботинки валяются рядом, носками в разные стороны. Труп отсюда не видно, но теперь понятно, что он здесь точно есть. Ей не было страшно, совсем, и как будто так и должно быть, а еще захотелось сделать уборку и вроде как не для того чтобы замести следы, но просто по-женски, пусть станет чисто. Она медленно сняла туфли, надела чьи-то мягкие тапочки, походила, осмотрелась, заглянула в туалет и в ванную, нашла швабру, ведро, тряпки и моющие средства. Отмыла кровавые следы. На труп не взглянула, как будто его здесь нет. Тошнить – не тошнит, и убежать пока тоже не хочется. Решила посмотреть карманы курток в коридоре. В этот момент зазвонил телефон:

– Ты че так долго!?

– Нормально все. Приду щас.

– Давай уж приходи…

А вот и ключи во внутреннем кармане. Надо проверить подойдут или нет. А одежды то много. Здесь не один сосед живет, а несколько. Или это все на одного куртки? Может и так. А если он сейчас вернется и войдет, дверь то не закрыта. Точно она забыла щелкнуть замком. Заходи кто угодно. Стоп. Ключи здесь. Хозяина нет. Его тоже убили? Или это он убил? Что там мой дружок говорил, что за ахинея? Вошел сосед, потом за ним два мента, теперь один из них мертв, а второго и хозяина квартиры нигде нет. Так? Обошла все комнаты, в кухне побывала. Никого, вообще. Может и к лучшему, да и какая разница кто кого убил? Но если грохнули, значит за что-то? Полиция не едет, никто ее не скручивает, значит не вызывали, и никто ничего не видел, а они таскаются сюда как к себе домой. Она нашла на кухне пакеты, в один сложила его ботинки, в другой свои туфли, потом в чужих тапочках вышла на площадку, закрыла дверь на ключ, почти сразу подобрала нужный, и в этот момент он опять стал названивать. Отвечать не стала, вернулась в квартиру. Он все также сидит на кухне в экран смотрит.

– Че ты долго то так!?

– Я вымыла там все. Твои боты принесла…

– Ну, спасибо! Прям просто класс! Жить без них не могу!…И че реально, слышишь че, он там лежит, прям реально, он сдох!?

У него как будто мигом нервы сдали, лицо вытянулось вперед вместе с шеей, и голос зазвучал панически-неестественно.

– Успокойся…Ну лежит. Значит, ты говоришь, сосед зашел туда, а за ним менты? Так было?

– Типа допрос щас будет или что?

– А что нельзя? Дай сигарету. Давай расскажи, без паники, нормально все, никто не видел, давно бы нас уже забрали.

Она села на табуретку, прикурила, жадно втянула дым.

– Да ладно тебе… Ну короче. Прям по минутам все рассказывать?

– Да. – Она улыбнулась притворно.

– Не, ну это…короче, сосед он терся на площадке, я мусор выносил…

– Дальше че было? Ты яснее можешь говорить… ну типа подробнее как-то?

– Улики, прям все, детали тебе надо…ты прям Конан Дойль!

– Конан кто? Конан-варвар?

– Да не…Ты Шерлока Холмса хоть знаешь?

– Ну, знаю…

– А Конан Дойля нет?

– Нет.

– Вот, блин, молодежь пошла… А что вы хотели, да? Виртуальные миры все эти, персонажи, компьютер, ниче вы не читаете, не знаете…

– Короче, сосед зашел в квартиру и прям сразу за ним менты, или как ваще все было?

– Нет… сосед к себе. А я домой. Потом смотрю, короче, в глазок, а там менты стоят, прям, знаешь такие, “полиция” написано, вот это все, и я типа, ну ладно, испугался я, стремно стало, пошел в кухню, а потом уже, только потом, выглянул, а дверь открыта…

Он говорил, а она почему-то думала про отца. Совсем не к месту и не ко времени, но на самом деле он будто бы всегда был с ней и никогда не отпускал. Когда она работала, когда напивалась, когда развлекалась и когда совершала преступления, он всегда как бы прятался что ли внутри, где-то на дне живота, во внутренней человеческой темноте и не давал ей оторваться и забыть окончательно себя и эту всю грязную жизнь, которая достала, и эти бесконечные мысли, о том как больше заработать, и постоянную ложь, и вообще все. Вот он сидит в комнате на диване и смотрит в одну точку перед собой, за спиной у него малиновый советский ковер. Морщинистое лицо с бородавками, на которых мелкие неприятные волоски. Непонятные глаза, и веселые и грустные одновременно, кажется, скажешь что-нибудь, и он рассмеется заливисто так, с любовью, как в старые добрые времена или наоборот, обидится как ребенок и начнет плакать и ты не знаешь какая будет реакция, словно он все время на некой эмоциональной грани, как на лезвии ножа, но молчит, в итоге молчит и не говорит вообще ничего. Папа. На нем современная зеленая кислотная футболка с надписью, которую она зачем-то купила и спортивные штаны. У него и раньше были странности, иногда то, что называется немотивированная агрессия или политический бред, но когда он однажды сказал, что за ним следит ФСБ, она бегом рванула к себе в комнату, рухнула в компьютерное кресло, как тяжеленный состав с моста, и поняла что испугалась так сильно, как не боялась никогда в жизни. Если бы это было нечто более необычное, скажем, кто-то подавал бы неведомые шифрованные знаки из космоса, или в подвале бы хранился некий секретный прибор для спасения человечества, ее бы так не трясло, но все прозвучало буднично и банально, просто обыкновенное сумасшествие пришло в их жизнь, и ей стало по-настоящему страшно. Именно от того, что это обыденно – за ним следят, не оригинально совсем, но проникло к нему в голову, и он не может теперь эту стандартную чушь отделить от реальности. Именно это означает, что отец потерял разум, а не то, что он говорит о Ленине и Фиделе Кастро так, как будто они жили в одно и то же время. Потом он стал забывать родителей. Не узнавал родственников на фотографиях. Собственную жену, то есть ее мать, вообще не замечал. Мама тоже сильно постарела, но соображала очень хорошо и, наверное, именно поэтому и не хотела принимать реальность. Постоянно ходила со скандинавскими палками, на разные оздоровительные собрания от государства для пенсионеров, на бесплатные экскурсии, завела себе там подруг, все время бегала к ним в гости или часами болтала по городскому телефону, а сошедший с ума отец был в другом, параллельном мире. Мать тоже делала вид или что, его вообще нет, или что ничего не происходит, и поэтому постоянно забывала давать ему таблетки, не говорила с ним, не сидела, не жалела. А она врала, что работает в банке, считает ночью деньги, еще что-то там такое изобретала, но иногда ей казалось, что это вообще никого не волнует. Мать все равно не слышит, у нее своя придуманная жизнь, отец тем более. Но она любила его. Где-то там в глубине. И ненавидела до жути и злилась, и много раз хотела просто кинуть их и тупо сбежать. Но придет домой утром, сядет с отцом на диван, помолчит. Лучи солнца освящают потерянное старое лицо. В руках у него сложенная газета, которую он не читает. И она сидит. И не уходит навсегда.