– Слушай, Святой, – немного помолчав, предложил Прист вполголоса, – куда они нашу тушенку девают? Понятно, говяжью можно чичикам продать, но ведь свинину они не едят.

– Спроси, чего полегче. Сегодня встретил земляка из пехоты. Патроны у меня попросил. Дал ему несколько пачек и пару РГДешек. Слава богу, этого добра у нас в разведке хватает.

Прист неопределенно хмыкнул, то ли, соглашаясь, то ли осуждая кого. Потом, положил руку на живот и проговорил:

– Не знаю, кто как, а я на этой кильке еще дня два выдержу, не больше. Потом.… Потом не знаю.

– Потом старшину съедим.

– Не буду. В нем говна много.

Старшина в роте пользовался стойкой непопулярностью за свою заносчивую спесь, лень и открытую трусость. Когда Николаев уловил момент и, невзирая на субординацию, с откровенным презрением высказал все это прапорщику, тот нисколько не смутился и с подленькой улыбочкой заявил, что ему осталось несколько недель командировки, и он хочет попасть домой живым. «И богатым?» – глядя ему в глаза, добавил Святой. Старшина ничего не ответил, только злобно сверкнул глазами, круто развернулся и пошел к своим ящикам.

Размышления прервали пришедшие Костик и Макс. Святой думал – на смену, оказалось, нет.

– Мы на усиление, по радио передали, что возможно движение духов в нашем направлении. Так что до утра вся рота находиться в окопах, – рассказал Макс, потом весело добавил, – Мы вам еще по одному одеялу притащили.

Николаев только чертыхнулся негромко и, устраивая под себя второе одеяло, спросил:

– Курить хоть есть?

– Есть-то, есть, но ты что, хочешь за Десантом пойти? Тогда знай, что я тебя, дурака, к медикам тащить не буду.

– Не боись. Давай две плащ-палатки и по-одному на дне окопчика попыхтим, хоть согреемся.

– Давай попробуем, – нехотя согласился Макс, – раз жрать нечего, то хоть «курятиной» будем питаться.

Снег все валил и валил. Земля стала белой, лишь кое-где выступали из чистого и пушистого снега темные пятна пней и кустов.

Только утром, когда окончательно рассвело, солдаты получили возможность хоть как-то согреться у чахлого, еле живого, костерка из промокших сучьев. Да неунывающий Леха Швец сделал горячий чай из веточек вишни. Для усталых, голодных, промокших и продрогших солдат этот напиток вкуснее божественного нектара.

Часов в 10 получен приказ выдвигаться обратно. Ревущая и лязгающая колонна бронетехники начала выстраиваться на дороге походным порядком. Разведчики, оставив на месте гибели Димки наспех сделанный крест и, заминировав его, уже двигались вперед. Они шли в 100—150 метрах с двух сторон от дороги. По весеннему лесу, по чавкающему снегу и холодным лужам. Мечтающие вдоволь поесть и согреться, они прекрасно понимали, что сейчас от их выносливости и умения зависит безопасность движущейся колонны.

2

Вечерняя проверка в армии – непреложный закон. Ротный стоял перед строем и, подсвечивая себе фонариком, читал список. В девять часов вечера в марте – темень кромешная. Полевой лагерь не освещался. Только когда распахивались пологи палаток, пробивались тусклые лучики света. Из солдатских – от коптящих там самодельных плошек с соляркой. Из офицерских – от мерцающих лампочек, запитанными от списанных аккумуляторов.

Лагерь раскинулся на огромном, продуваемом всеми ветрами поле, пересеченном несколькими грунтовыми дорогами. Повсюду блокпосты. Между ними пространство, усеянное минами, растяжками и сигналками. К тому же, скучающая на блокпостах пехота, с радостью открывала огонь по любой подозрительной тени, будь-то одичавшая собака, привлеченная запахом человека, или чудом выживший до сих пор заяц.

В подтверждение его мыслей далеко во тьме прозвучала длинная бодрая очередь из автомата «30 патронов, на весь магазин» – мелькнуло в голове Дениса.

Тем временем ротный дочитал список, захлопнул папку. Выключил фонарик.

– Так, орлы! Вижу, не доходят до вас мои ласковые слова. Сколько раз говорил – после отбоя не шастать. И куда можно бегать?

– Так, посцать, тащктан!

– Ладно. Приказ дежурному по роте и часовым: «По сцущим не стрелять» слышал, дежурный по роте?

– Так точно! – сквозь общее оживление из темноты голос.

– А чтоб не расслаблялись – завтра с утреца проведем занятие по тактике. Понятно? – и сам ответил – Понятно. Еще, завтра – Ханкала. Чья очередь?

– Первого взвода, – ответил Смагленко.

– Значит завтра в семь утра, восемь человек уже на броне.

– Есть!

– Все. Разойдись. Отбой.

– Первый взвод на места, – Смагленко показался на фоне более светлого неба перед строем.

Остальная рота, тяжело чавкая в вязкой грязи и негромко переговариваясь, стала расходиться на ночлег.

Взводный помедлил, потом назвал двоих:

– Швец.

– Я.

– Дим Димыч.

– Я.

– Эти двое остаются, остальные в 6.30 в разгрузках, с оружием у моей палатки. Николаев!

– Есть, понял.

– Сухпай не забудь.

– Возьмем.

– За что нас, тащ-льнант? – затараторил обиженный Леха Швец.

– Завтра будет у вас обоих время подумать, что кому и главное, когда нужно говорить.

Это было наказание для обеих за слишком длинные языки. Они вчера какую-то глупость сморозили ротному, и тот высказывал за это Смагленко.

– Так я же…

– Всё! Завтра вечером доложите, что надумали, а сейчас – отбой!

Леха, пока шли 20 метров до палатки, еще пытался полушепотом апеллировать к Денису. Но тот отмалчивался. Так же, как и Дим Димыч, которому хватило, в его 44 года, мудрости принять наказание от 22-летнего, в сущности годившегося ему в сыновья, мальчишки.

Взвод разошёлся по трем палаткам. Возле каждой послышалось дружное журчание – мужики отливали перед сном. Денис философским взглядом смотрел на темное хмурое небо, затем встряхнул, застегнул ширинку достал сигарету, прикурил от протянутой Максом спички. Молча покурили и полезли в палатку.

Палатки были устроены так. Сначала шел небольшой «предбанник», метра два в длину и не больше метра в ширину. По его бокам, под брезентовыми стенами, стояли ящики со всяким ненужным хламом. Были здесь и ОЗК, и противогазы, и изодранные бронежилеты, и замызганные, старые хэбэшки, и недоношенные сапоги. Помятые сломанные коробки для пулеметных лент, и сами, поржавевшие и порванные пулеметные ленты, и еще много чего не поддающегося описанию, но не подлежащего списанию со старшинского учета.

Вторая, основная часть палатки была собственно жилой. Для ее устройства сначала выкапывалась яма 2,5 х 2,5 метра и сантиметров 70 глубиной. Затем стены ямы укреплялись специальными деревянными щитами, так что края щитов поднимались сантиметров на 30 выше уровня земли по всему периметру ямы. В центре устраивался столб – поддерживать центральную часть палатки. Затем на выступающую часть щитов и центральный столб натягивались брезентом палатки. Три штуки, одна поверх другой, чтобы создать хоть какую-то прослойку воздуха и максимально сохранить тепло.

Внутри устанавливались широкие, от стены до стены нары шириной до 2-х метров. На них расстелены ватные спальные мешки, в которых и спит личный состав. Под головой у каждого – вещмешок, под ним – разгрузка и автомат. Оружие разведчик всегда держал при себе: ночью – под головой, днем – на плече, всегда с пристегнутым снаряженным магазином.

Со стороны входа оставалось пространство, которое занимали с одного угла обычная солдатская тумбочка, хранившая всякие нужности в виде «мыльно-рыльных» принадлежностей, конвертов, тетрадок, котелков и кружек. В другом углу стояла печка-буржуйка со сваленным возле нее ночным запасом дров.

Возле печки сидел Дим Димыч, он с мрачным видом пошевеливал своими необъятными плечами и попыхивал сигаретой в открытое жерло печки. В пляшущем свете огня Денис и Макс уселись на свои места на нарах и стали сталкивать облепленные грязью до самого верха голенищ сапоги. Четвертым обитателем их палатки был Леха Пузырев, который, зарывшись в свой спальник, старательно делал вид, что пытается заснуть.