— И мне звонила. А ты сам когда-нибудь видел эту «Цыганку»?
— Никогда не видел. И вообще первый раз услышал вот теперь, от Гати, когда привлекла меня себе в помощь. «Цыганку» она во что бы то ни стало хотела забрать с собой за границу.
— Почему? Семейная реликвия или произведение искусства?
— Настолько я знаю Гатю, скорее второе...
— А, ну так хорошо, что не вывезла за границу национальное произведение искусства!
— Я тоже так считаю.
— А что сам намерен делать, если «Цыганка» найдется? Какое распоряжение она тебе оставила?
— В том-то и дело, что никакого. Я удивилась:
— Как, Гатя не оставила тебе никакого распоряжения?
— Ну, распоряжений она надавала множество, я должен тысячу дел переделать, а вот насчет «Цыганки» — ни словечка не проронила. Я даже ее сам спросил, что мне делать с ней, если попадется, так Гатя в ответ мне такое... Как бы тебе сказать... Ну, вроде не поняла, о чем я ее спрашиваю, вроде она и не искала по всему дому этот портрет, вроде я все сам придумал.
— Да, такое трудно придумать, — заметила я, оглядывая разгром в комнате.
— Разреши напомнить, что по специальности я искусствовед, — продолжал Матеуш. — Так что пресловутая «Цыганка» интересует меня и чисто профессионально. Тем более что нарисована маслом не на полотне, а на дереве. На деревянной доске.
Матеуш замолчал и отхлебнул кофе. Я тоже молчала, не понимая, к чему он клонит. А он вдруг спросил:
— Если не ошибаюсь, тогда по телефону, ты спрашивала меня о какой-то Гатиной доске? Я сначала не поняла, потом вспомнила:
— Да, но речь шла о доске чертежной.
Матеуш попросил меня подробней рассказать о ней, и я удовлетворила его просьбу. Рассказала о доске и обстоятельствах, при которых вынесла ее из Гатиной квартиры вместе с прикрепленными эскизами. Матеуш внимательно выслушал меня и заявил:
— Не хочу тебя огорчать, но мне кажется, это единственная возможность... Какого размера была доска?
— А1. Шестьдесят на восемьдесят четыре сантиметра, ну, может, плюс с каждой стороны еще по два сантиметра. Доска как доска...
— А ты ее внимательно осмотрела? Я уже собиралась ответить утвердительно, когда вдруг сообразила — совсем нет! Совсем я ее не рассматривала. Работала за ней, факт, но она вся закрыта была эскизами, калькой, бристолем, а что под всем этим — я не видела. Хотя вряд ли я не почувствовала бы, если под чертежом оказалась картина, нарисованная масляными красками. Матеуш добил меня:
— А обратную сторону доски ты осматривала?
Я огрызнулась:
— Спятил? На кой мне рассматривать обратную сторону чертежной доски?
— Ну вот, видишь...
— Ничего я не вижу! С обратной стороны у нее ножки.
— Какие еще ножки?
Я огляделась — где-то здесь должна была находиться большая чертежная доска Гати, вдвое больше той, что я забрала. Спросила у Матеуша, не видел ли он ее.
— Выходит, мне опять придется искать доску, — вздохнул Матеуш. — С ума сойду от всего этого. Хотя погоди, кажется, что-то похожее мне тут попадалось...
Доску мы нашли в соседней комнате, за дверью. Я показала Матеушу то, что назвала ногами — деревянные чурочки, вставленные на верхнем и нижнем концах, одни повыше, другие пониже. Благодаря им доске придавался нужный наклон.
Матеуш измерил расстояние между чурочками и сказал:
— Знаешь, моя версия подтверждается. Если та доска была вдвое меньше, значит, подпорки оказались бы здесь и вот здесь... Между ними как раз хватит места на «Цыганку». Вспомни, откуда Гатя достала ту свою доску?
Мы вернулись к столику с кофе, и я стала вспоминать:
— На той доске Гатя не работала, по размеру чертежей ей подходила только большая доска. А когда нам пришлось засесть за работу вдвоем, возникла необходимость во второй доске. Сейчас, сейчас... Откуда же она ее достала? Кажется, из-за шкафа извлекла, вся в пыли, но у нас не было времени менять бристоль. Доска была с рейсшиной, помню.
— А допустим, если бы кто-то в ту доску вмонтировал другую, снизу, причем портретом внутрь, ты бы это заметила?
— Наверное, не заметила бы, — ответила я, подумав. — Если бы не стала специально разглядывать.
— Но ты ведь не разглядывала? А технически это было вполне осуществимо.
Я с сомнением покачала головой:
— Может, и осуществимо, но сложное дело. И кому это нужно?
— Если бы ты видела Гатю, когда она искала портрет, не спрашивала бы.
— Гатя не способна вмонтировать портрет в чертежную доску.
— А я разве сказал, что это сделала Гатя? Она лишь хотела его найти. После того, как виделась с братом...
Гатин брат был способен на все, но тогда...
— Где логика? — возразила я. — Если это сделал брат и послал ее за портретом, он бы ей сказал, что портрет в чертежной доске, и Гатя первым делом принялась бы искать свою доску, а не крушить мебель в квартире.
Матеуш не согласился со мной.
— Ведь мы же не знаем наверняка, кто спрятал «Цыганку». Могла это сделать мамуля, мог еще кто-то. Пока же я знаю лишь то, что «Цыганка» была и исчезла. Ты вынесла отсюда доску. Может, идея моя гроша ломаного не стоит, но проверить же можно? Где эта доска?
Пришлось признаться, что доску я одолжила приятелю сына и даже сама отвезла его с ней на машине к дому приятеля. Матеуш схватился за голову.
— Ну что ты так переживаешь? Ведь нет же никакой уверенности, что «Цыганка» именно в той доске.
— Даже если нет уверенности, забери доску у того приятеля. Если бы ты видела, как Гатя искала свою «Цыганку», ты бы тоже переживала.
Его волнение передалось мне. Матеуш прав. Из-за пустяка Гатя не стала бы разорять квартиру. Только вот не находилось никакого объяснения, кому понадобилось пойти на такие ухищрения, чтобы спрятать портрет. Может, он и в самом деле представляет немалую художественную ценность, и тогда Матеуш просто по долгу службы обязан его разыскать.
И тут на меня снизошло озарение. Я вдруг вспомнила все непонятные вещи, которые года два назад происходили в моей квартире после того, как я принесла домой проклятую доску. Вскрикнув «Езус-Мария», я взмахнула руками и уронила коробок спичек в свою чашку с кофе.
Матеуш по-своему воспринял мой отчаянный жест.