И здесь, после этих строф, молодой Сергеев словно прозрел: в его мозгу, как ласковый, но настойчивый солнечный лучик-будильник, ворвавшийся рано утром в окно через плохо сведенные шторы, взыграла простая аналогия. Володя вспомнил простенькую греческую легенду, рассказанную миру уже порядком спившимся Александром Куприным. Большой мастер к тому времени, основательно сдал: он в основном перебивался мелкими поделками. Но, если речь заходила о святой любви, то даже решительно прогрессирующий алкоголик был способен поднять из могилы в Бозе почивший талант, отряхнуть с него на время тлетворный дурман, взбодрить свой татарский темперамент. Ему еще удастся порадовать читателей романами "Жанета", "Юнкера" и некоторыми мелочами, которые тоже засядут в голове Сергеева-младшего, помогут ему сносно ориентироваться в некоторых жизненных лабиринтах, где ведущим является хищное любопытство, а ведомым – осторожность, разум и добропорядочность.

В опубликованной в 1929 году маленькой легенде Куприн завел речь об очаровательной девушке Геро и молодом атлете Леандре, встретившимися случайно и полюбившими друг друга с первого взгляда. Но их чувство ломали печальные обстоятельства, и тогда на сцене замелькал старый пастух, насквозь пропахший козлом. Он миролюбиво и откровенно предупредил Геро, что "ничего не делает насильно, а только заманивает". И потом он "зелени" не терпел, а оставлял ее своим козлам. Младшая жрица из храма Артемиды, по его разумению, была именно такой "зеленью". Но, тем не менее, он взялся помогать ей поддерживать в ночи костер – сигнальный маяк для Леандра. Словно между делом пастух мастерски играл на свирели сладкие песни, да рассказывал такие сказки, что "Геро во тьме краснела не только лицом, но даже грудью, спиной и животом". Куприн не стал спускаться ниже – он, скорее всего, плохо знал анатомию, акушерство и гинекологию. Кончилось все так, как и должны кончаться любовные истории, если их творцами и участниками становятся стареющие сатиры: Геро покинула тот край вместе с пастухом, навсегда забыв о былом возлюбленном.

Володе показалось, что Сергеев-старший бродил по свету именно таким козлоногим сатиром, удачно рассказывающим ласковым женщинам волшебные сказки. Теперь он силою душевного огня передавал сыну свое ремесло. Сергеев-младший вдруг почувствовал прелесть амплуа, так точно отраженного в песне словами: "бродяга и задира, я обошел полмира". Да, не было сомнений: отец завещал сыну свой крест! А Сергеев-младший начинал входить во вкус и прикипать к новой миссии. С позволения сказать, шикарная грудь Инны Марковны была тому основательной порукой. Но возникал вопрос: "Порукой чего, каких страстей, каких мытарств"? То ли утомление начинало сказываться, то ли, наконец-то, слегка потянулось и принялось просыпаться благоразумие. Но, скорее всего, начали позванивать колокольчиками печали отдаленной, но настойчиво приближающаяся, тревожности!

"Но нет в мире такой радости, на дне которой не таилась бы капля печали". На шестой день сексуального пиршества отвратительно резкий междугородный звонок потряс спальню рано утром. Прыжки и гримасы вялых мыслей и активных оргий оборвались моментально: голос Музы, перемешанный с рыданиями и неподдельным горем, ударил:

– Володя, срочно вылетай ближайшим рейсом в Сухуми, билет заказан, обратиться в кабинет № 3, в сухумском аэропорту тебя будут встречать. Подробности при встрече!

Было от чего призадуматься, но команда получена, времени на раздумье и прощание не отпущено. Володя быстро собрал вещи, предупредил администрацию, обнял и поцеловал Инну. "И снова бой! Покой нам только снится"!

В Сухуми в аэропорту Володю встретил Феликс, чувствовалось, что он был переполнен горем настолько основательно, что на нем не было лица: почернел, осунулся, глаза наполнены слезами. Он молча пожал Володе руку, вышли из здания аэропорта, сели в машину с тонированными стеклами: Феликс без всяких обиняков, словно был уверен в том, что настоящий мужчина должен все выдержать, огорошил:

– Володя, случилась трагедия: самолет, на котором находились Сабрина и Магазанник, при заходе на посадку под Сухуми врезался в гору, все погибли.

Володя никогда раньше не видел, как плачут мужчины: Феликса словно вдавило в сидение, он сгорбился, его сотрясали конвульсии беззвучного рыдания, говорить он больше не мог. У Володи от неожиданности закружилась голова и стало поташнивать. Он вышел из машины и, подойдя к охраннику, попросил закурить – это была его первая в жизни сигарета. Он даже не замечал вкуса вдыхаемого дыма, остановился, когда пламя, слизав весь табак, подобралось к самым кончикам пальцев, к губам. Он обратился к охраннику:

– Не знаете подробности?

Охранники, безусловно, все знают – это же их работа отслеживать всю информации, способную так или иначе воздействовать на шефа. Парень ответил:

– Летели на военно-транспортном самолете. Диспетчер, видимо, отвлекся, или не очень активно реагировал на проблемы российского самолета (здесь же Грузия), а пилоту неизвестны точные детали маневра, как они накладывались на типовую параболу, отсвечивающуюся на диспетчерском экране. Результат – столкновение с горой. Все вдребезги, сейчас там работает комиссия, район оцеплен, собирают остатки тел пассажиров и экипажа, ищут "черный ящик". Муза Ароновна уехала на опознание останков, держится мужественно, но за двое суток не произнесла ни одного слова, ничего не ест, только запивает водой какие-то таблетки.

– А ведь нам надо знать, что это за таблетки, мы же и ее охраняем. – добавил сострадательным, но все же недовольным тоном охранник.

Из машины вышел Феликс, он продолжал разговор по мобильнику. Договорив, обратился к Володе:

– Сейчас заедем за Музой: может быть, что-либо прояснится. Затем отправимся в гостиницу, где и будем решать, что делать дальше. Не возражаешь?

Какие могли быть возражения.

Муза ждала машину на улице, перед воротами городской больницы. Она, видимо, не хотела, чтобы Володя даже издалека увидел это скорбное место – самый дальний угол больничного двора, где помещалось патологоанатомическое отделение вместе с судмедэкспертизой. Туда уже начали свозить останки погибших в авиакатастрофе.

У Музы было каменное лицо, она попыталась изобразить подобие улыбки только, когда увидела Володю. Удержав его жестом в салоне автомобиля, она присела к нему поближе на заднее кресло, прижала голову сына к плечу и замолчала, силясь подавить подкатывающиеся к горлу рыдания. Затем она, справившись с конвульсиями, несколько отстранилась от Володи, впилась в его лицо полными слез глазами и ломающимся голосом произнесла:

– Я предупреждала их обоих: не оформляйте брак – это для вас грех, слушайтесь Бога! Вот теперь наступило возмездие.

Феликс попытался что-то высказать, как-то защитить погибших, но Муза решительно его прервала:

– Кстати, это и тебе, Феликс, суровое предупреждение. Не тяни ты меня в эти "райские кущи". Мне еще необходимо окончательно поставить на ноги Владимира.

Новую слабую попытку Феликса высказать свое мнение Муза прервала решительным жестом. И не нужны были слова, все стало понятным без них – разумнее прекратить никчемные разговоры. Муза помолчала несколько минут, видимо, успокаивая бурю, все время пытавшуюся вырваться наружу. Ей это тяжело давалось, но она оказалась мужественной и волевой женщиной. Словно вспомнив что-то, она стала разыскивать свою сумочку, которая от резких движений свалилась с сиденья на пол автомобиля. Нашла ее, раскрыла и, доставая небольшую записку, пояснила:

– Володя, перед случившимся, примерно за неделю, приходил твой племянник – Саша. Он хотел поблагодарить тебя за помощь – оказывается из-за него ты ввязался в драку с наркоманами, будь осторожен, прошу тебя. Посмотри, он ведь совсем мальчишка, а уже провидец. Мне разрешено было прочитать записку: из нее понятно, что Саша унаследовал поэтический дар твоего отца, его деда. Но посмотри, какое предчувствие событий, словно предупреждает о надвигающейся трагедии и пытается приободрить, поддержать тебя. Мистика! Вот уж воистину: "Устами ребенка глаголет истина"!