– Боевая тревога! Вахтенный врубить сирену! Караулу с оружием к трапу! Команду незамедлительно отрепетовал вахтенный матрос. И призывный, мобилизующий вой сирены загремел на всю акваторию. По громкоговорящей связи по всему кораблю повторялись команды. Но это была лишь слабая попытка отвести от себя лично удар: ясно, что все равно никто не простит дежурному офицеру то, что он послал одинокого матросика с пакетом (а в армии все пакеты секретные!) без сопровождения, без охраны в то время, когда головорезы из морской пехоты "играют со смертью".
Раздалась дробь тяжелой обуви ("гадов") бегущих морячков по трапам, по палубе. Ловкие ящерицы в синей робе уже взвивались по скоб-трапам надстроек, начинали раскручиваться стволы крупнокалиберных пулеметов, дабы попытаться отсечь возможный бросок "Стрижа" из под пирса в открытое пространство морской стихии. Дежурный офицер разжал веки и вперил взгляд в кусочек суши около дальней кромки пирса, превратившийся в несколько секунд в "Ахиллесову пяту" для карьеры взволнованного офицера, командиров его корабля, дивизиона.
Любопытство даже при приближении собственной смерти не пропадает, оно алкает впечатлений, как хищный лев крови очередной беззащитной жертвы. Но что-то уж очень непонятное творилось там, вдалеке. Когда эти варвары, бесы в гидрокостюмах, с перекошенными лицами, "бряцая оружием", приблизились к молодому "соколу" (так его будет отныне называть командир корабля, да и вся команда!), он вдруг взвился в небо и, выполняя сальто вперед, сокрушительным "ударом оленя" – двумя тяжелыми копытами попеременно по башке и левому плечу, – обрушил на землю первого, самого высокого и здоровенного нападающего. Второй варвар остолбенел на долю секунды и тут же получил хлесткий удар левой нагой в паховую область. Боец инстинктивно, корчась от боли в разбитых яйцах, застонал и пригнулся – и на его беззащитную голову обрушился разящий удар – "когето", только теперь правым копытом. Каблук правого "гада" из сыромятной свиной кожи с металлической подковкой мог проломить ему кости крыши черепа, или, в лучшем случае, снять скальп с лицевой части. Но Володя, видимо, пожалел воина и пришлепнул его голову лишь пальцевой поверхностью подошвы. Страдалец ткнулся мордой в настил пирса и благоразумно затих.
Никто из нападавших не издал ни одного звука. Володя правильно оценил обстановку: он ящерицей нырнул под пирс и через несколько секунд выволок оттуда с закрученной за спину рукой еще одну недоумевающую лягушку. Этот боец был ростом и мышечной массой значительно меньше первых двух и, видимо, не такой активный – может быть тянул лямку срочной службы по первому году – его и взяли-то с собой два асса, скорее всего, только для исполнения роли "водилы" моторной лодки. Лягушка на белом свету не казалась такой уж грозной, а, увидев бездыханные тела диверсантов-сотоварищей, явно замандражировала. Получив резкий и неожиданный удар ребром ладони в область сонной артерии, диверсант, обмяк и улегся рядом с остальными бармалеями. К месту скоротечного боя во всю прыть неслись матросики с автоматами наперевес, возглавляемые лихим, разгоряченным до крайности прапорщиком из БЧ-5 СКРа.
Военные трофеи были впечатляющими: три диверсанта в полной боевой экипировке, скоростная надувная лодка с мощным подвесным мотором, три акваланга, рация, непонятные взрывные устройства и еще что-то весьма грозное. Ко всему тому был еще небольшой довесок: бедолага судовой врач, которого, оказывается, похитили ночью морские пехотинцы. Он связанный, обоссавшийся от напряжения, полузадохнувшийся, с заклеенным ртом был обнаружен под брезентом в резиновой лодке.
Лягушат (а вовсе не грозный боевых пловцов) пришлось нести на руках. Все двинули на корабль, где кавалькаду ожидал старпом, вышагивающий в быстром нетерпеливом ритме вдоль бортовых лееров и яростно потиравший руки. Он даже не пытаясь скрывать садистического удовольствия, настроения мести. Вообще, если верить литературным откровениям Александра Покровского (современного Новикова-Прибоя), книги которого, безусловно, читал всякий уважающий себя моряк, то старпом, прежде всего, обязан ценить "великую оздоровительную силу русского мата", которую нельзя разменивать по мелочам. Но поимка трех диверсантов – это вам не мелочи. И старпом такую практику понимал очень хорошо, он просто был обязан высказать все, что думает о собратьях по оружию, именно сейчас и прямо в лицо. Но когда он увидел три обвисших, почти безжизненно, тела, то у него хватило ума приостановить словесную экзекуцию.
Старпом, как утверждал тот же Шура Покровский, "слышал мат еще через мамину плаценту", а потому во взрослой жизни ему неимоверно трудно сдержать поток выражений, так рано застрявших в памяти, а может быть перешедших уже на подсознательный, генетический уровни. Ударную арию пришлось скомкать, и это отразилось на настроении старпома: ему пришлось прибегнуть к психологическому "замещению", сорвав кипящую энергию на мичмане из БЧ-5, который из-за любопытства, оторвался от своих механизмов и, наблюдая движение кавалькады вооруженных людей, просто перевесился через леера. То был не самопроизвольный выговор, а экспрессивная цитата из Покровского ("покро-висто", иными словами):
– Прособаченный карась! Ты куда, шелупь паскудная, выполз?! Ты, кака голубая, неужели, у меня на глазах, хочешь нырнуть за борт и ляпнуться башкой о бетон слипа. А я потом должен буду сгребать твои мозги в кучу, перекладывать их в полихлорвиниловый пакет и отвозить в морг к судебным медикам на идентификацию!? Ты, верно, думаешь, что у старпома нет иных задач, как только заниматься воспитательной работой с трупами?! А ну, быстро в трюм, да пулей на свой боевой пост!
Распеленованный и отдышавшийся доктор с подводной лодки мучился от превходящего с вечера истекших суток перепоя. Ко всему тому доктору добавили частичную асфиксию, чуть-чуть не закончившуюся летальным исходом. Он явно нуждался хотя бы в половине стакана "шила", которое старпомом СКР тут же и было отпущено. "Медицину необходимо холить и приободрять всесторонне"! – было резюме справедливого отца-командира. После всех переживаний и лечебного приободрения, доктор впал в другую крайность, свидетельствующую о том, что он принадлежит к славному клану военных, а не гражданских, мирных, медиков. Он, словно оживший лев, все рыкал и скрипел зубами, пытаясь, видимо, от стыда и возмущения по поводу пережитого, да и мокрых штанов, посильнее пнуть диверсантов. Его пришлось успокаивать, охолонуть напоминанием о клятве Гиппократа.
Вместо жестокого нагоняя, дежурному офицеру теперь грезилась благодарность, а то и награда – медаль на грудь. Он уже, порасспросив Володю кое о чем, выдвигал однозначную гипотезу – воспитанник был послан им сознательно, после изучения его боевых способностей. То была своего рода приманка, ловля на живца. Ну, а караульная группа была наготове – страховала курьера. Так точно и было доложено высокому начальству в штаб.
В корабельном лазарете не без труда врач привел в чувство троих пострадавших диверсантов. Несложными манипуляциями он определил, что травмы, несовместимые с жизнью, отсутствуют, но все же лучше сбыть пострадавших в морской госпиталь. Как выразился корабельный эскулап, "они слишком слабы". Как бы подыгрывая заботливому лекарю, диверсанты – три огромных мужика – слегка постанывали, однако делали вид, что крепятся, стараются не замечать боль. Когда их навестил старпом, старший диверсант (командир группы, прапорщик) задал первый вопрос, который, очевидно, его волновал, даже при нахождении в полной отключке:
– Товарищ капитан-лейтенант, кто тот зубр, который нас так лихо скрутил, по какому году он у вас служит и что за странный вензель у него на погоне – буква "Н", что ли?
Старпом даже не пытался скрыть злорадство. Он заявил по-барски – легко и просто, а по-русски – цинично и откровенно:
