Если в душе моё тело отрезвила холодная вода, то вид Сида на моём месте встряхнул мой мозг. Это «чучело» в капюшоне спокойно сидело на моём месте. Хоть мне его лица не было видно, его взгляд парализовал меня. Тот, кто сидел на моём месте, походил на моего школьного друга ещё меньше, чем в тот день, когда он пришёл впервые в этот паб. Внутри меня разрасталось настойчивое желание поддаться панике и убежать. Моя голова невольно начала поворачиваться в сторону входной двери паба. Пустой взгляд моих глаз зацепился за хмурое лицо Теда. Качающийся из стороны в сторону подбородок бармена заставил подняться моей душе из пяток. Когда голова вернулась на место, мне пришлось сглотнуть комок вины, чтобы она не проступила на лице.

– Привет, Сид. – голос мой хоть и не выражал искреннюю приветливость, слава богу, не дрожал от страха. Глаза видели отличия в облике Сида: другая одежда (похожа на монашескую рясу Светлого); другой взгляд (требовательный, задающий вопросы, на которые уже знает ответ); энергетика (больше не было видно чёрного сгустка в области сердца).

– Садись. – его рука указала мне на приготовленный напротив него стул.

Когда моя пятая точка коснулась прохладной поверхности стула, я осознал, как горят мои уши, лицо и макушка. Сид придвинул по чистой поверхности столешницы рисунок. Сначала животное, изображённое на нём, показалось мне странным и знакомым, но разобрав, что на его голове не рога, а прибор ночного видения, тогда мне стало всё ясно. Думая, что со стороны было видно, как моя кожа меняет поочерёдно все цвета радуги. Внутри меня эмоции устроили чехарду: страх, стыд, злость, гнев (как защитная реакция, ослабленного организма, на вину).

– Ты знаешь, что нарушил все мыслимые и немыслимые законы, – я решил выпустить гнев, оправдывая себя тем, что нападение является лучшей защитой, – человеческие и…

Мою неоформленную гневную тираду, разъярённой девочки, прервала Мэдисон, поставившая на стол две кружки пива и две бутылки с витаминизированной водой. Моей прерванный гнев вылился через взгляд, способный испепелить маленький городок муравьёв. Девушка усмехнулась, в глазах её читались азарт и уверенность (следовать полученным инструкциям Теда), опустила в кружки с пивом по соломинке.

– Наггетсы? – Красивые глаза девушки пытались заглянуть под капюшон гостя. Капюшон качнулся в кивке и Мэдисон удалилась, отчаянно качая бёдрами.

Такая её реакция подлила масла в огонь (передо мной она так не выставляла себя), все мои эмоции «дистиллировались» до состояния гнева, переходящего в ярость, и процесс завершился, очищающим сознание, смехом. Я смеялся до слёз, мне хотелось встать со стула, обойти стол и обнять Сида, но картинка на столе между кружками с пивом и бутылками воды, подсказывала другой выход.

– Тебе высказывают свои претензии представители Тёмных. Они считают тебя моим протеже, а значит, я в ответе за все твои поступки. Чтобы понять, за что меня хотят наказать, мне пришлось следить за тобой. В полицию мне идти не было резона, так как я друзей не предаю (даже таких странных, как ты), плюс ты перешёл дорогу Тёмным. Это говорит о твоих деяниях как не о самых плохих на этом клочке суши.

– Суши? Мне принести? – Мэдисон появилась из-за моего плеча, поставив на середину стола (Сид ловким движением убрал рисунок и расчистил стол) большое блюдо с горячими наггетсами.

– Дорогуша, – эта девушка начинала играть на тонких струнах моего терпения, хоть мы ни разу не целовались, – попроси Теда выдать тебе чистой бумаги и карандаши с мелками. – Посмотрев в непонимающие глаза девушки, пришлось пояснить. – Бумага и карандаши для моего друга, а мелки для тебя. Нарисуешь классики на заднем дворе. Попрыгаешь, выгоняя излишки энергии (может мозги на место вернуться).

Фыркнув, девушка достала из-за передника листки белой бумаги, а из его кармана на груди карандаш. Аккуратно положив всё это перед Сидом, она, удаляясь ещё раз фыркнула, задев мой локоть бедром.

– Почему ты решил действовать именно так? – припадая к трубочке, я пытался заглянуть в глаза Сида, спрятанные под тенью капюшона.

– Предназначение. – Зачерпнув горсть нагеттсов, он отклонился к стене паба, показывая, что готов больше слушать, чем отвечать.

– С чем ты сегодня пришёл? – Я не собирался так быстро сдавать свои позиции. – Ты пришёл обвинять или просить?

– Как живёшь? – Рука Сида сделала многозначительный жест.

Мне пришлось включать весь потенциал своего мозга, активировать интуицию и подсознание. Его жест мог упрекать меня, что я спрятался от мира, но он вёл себя точно так же. Или этот широкий жест обозначал большее? Например, мою жизнь после аварии? Он и другие люди мало что знали про меня. Значит, сопоставляя его затворничество с моим ему был интересен мой образ жизни и мышления. Кошки внутри меня перестали скрести стенки черепа, ёжики успокоились, значит – это правильный путь.

– Ты желаешь узнать, чем я живу? Почему не сломался после аварии?

– Да. Всё это.

Мне хотелось врать ему в лицо, рассказывать придуманные мной небылицы. Тяжело вздохнув (пиво помогало расслабиться, уйти от всплывающей боли, хоть на время), из моего рта полилась история.

Мальчик, мечтавший объехать весь мир, чтобы посмотреть на животных из зоопарка в местах их обитания. Мальчик, желавший встреч с самыми красивыми девушками. Мальчик, проводящий в седле мотоцикла сутки напролёт, гордость и краса родителей. Этот мальчик сломался после аварии, пытался покончить с собой, когда услышал приговор своим мечтам и чаяниям в коротко брошенной фразе «Квазимодо» одной медсестре другой возле дверей его палаты. Его сопли и слёзы во время реабилитации, как право на самостоятельное решение – решение уйти из этого мира, когда ему вздумается.

Я сидел и слушал свой голос, как абсолютно посторонний человек. Настолько посторонний, что чужие (мои!) переживания и боль не весят больше, чем произнесённое слово. Перед моим мысленным взором предстала больничная палата, за стенами которой меня не ждало ни чего. Эта палата была настолько мала по сравнению с большим Миром Моего Рухнувшего Будущего, как была мала крышка на бутылке с водой, стоящая передо мной на столе по сравнению с Миром, не ограничивающимся стенами этого паба. Маленький «я» балансирует на этой части пространства, окружённый пустотой. Жалость в глазах отца и слёзы матери толкают меня, плохо стоящего на одной ноге, упасть в пропасть небытия. Потом обещание-просьба отца (что я не буду сломанной куклой в инвалидном кресле) и моя клятва (что я устою на этой бутылочной крышке, не буду прыгать сам).

В одно из посещений Тед научил меня одним движением выпивать содержимое стакана при помощи рук. Моих рук, неспособных удержать что-то больше трёх секунд. Сейчас я понимаю, что неправильно истолковал его советы и уроки. А тогда я начал заполнять окружавшую меня пустоту крепким алкоголем, желая залечь на дно и больше не всплывать.

Обещания данные Теду, обещания данные отцу. Чего они от меня хотели! Им казалось, что я заливаю алкоголем боль, но на самом деле я в нём плавал как рыба. Нет, не рыба (она не может утонуть) – дельфин. Выныривая иногда из запоя, я обозревал окрестности и своё тело, смотрел в грустные глаза отца, слушал плачь мамы. Лишь одна сестра верила, что рыба может ходить по земле. И она пошла!!!

В одно из моих «выныриваний» Тед и моя сестра заперли меня в квартире (в той самой, в которой я живу последнее время), оставив мне право питаться, пить витаминизированную воду, смотреть передачи про животных и людей «вставших на ноги» после аварий. Мне было настолько больно и страшно, что я рассердился. Моя злость вылилась в гнев, а ярость швырнула вилку в экран телевизора. Глядя на перекошенное изображение лица человека на полуработающем экране телевизора, я взорвался хохотом, выдавливающим из меня все жидкости и выделения. У меня болело всё тело, руки и ноги сводило судорогой, но голова моя была чиста и алкоголя в крови больше не было. Как больше не было жажды плавать в алкоголе и собственных экскрементах. Я увидел себя со стороны, плавающем в аквариуме, в котором давно не меняли воду. И эту субстанцию из отходов моей жизнедеятельности и остатков разлагающейся пищи я принимал за воду?