Вот и сейчас он ни секунды не поверил в серьёзность моего отказа. То и дело тыкая кисточкой в мою сторону (словно я был самый нелепый иероглиф из всех, что ему попадались) МВ в нескольких крепких фразах сообщил, что уже семь лет он держит меня в штате исключительно из сострадания и интуитивной надежды, что когда-нибудь и я могу оказаться полезным. И что же (нехорошие слова)? Теперь, когда для меня наконец-то нашлось настоящее дело, когда наступил мой звёздный час, о котором другие могут только мечтать, я вместо того, чтобы ухватиться за свой шанс, вдруг занимаю позицию латентного оранжаста (нехорошие слова), который ничего не может и не хочет, потому что ему и так хорошо с его нищенским оранжевым пособием (нехорошие слова)!
– Тебе не стыдно? Ты действительно зелёный или только притворяешься?
Я смущённо кашлянул.
Свою речь МВ закончил сообщением, что после успешного завершения меня ждёт премия в размере годового оклада и – «Слушай ушами, а не тем, чем слушал до сих пор!» – повышение до голубого статуса. Это он может мне обещать официально.
– Ты понимаешь, о чём я?
– Ещё бы! – медленно произнёс я. – Как тут не понять?
У меня и вправду сердце прыгнуло к горлу: перейти в голубой статус!.. Это то, что не удалось ни моим родителям, да и никому из родственников!.. Если это случится – я буду первый в роду, и это – ещё не предел…
Возникла пауза. МВ воспользовался ею, чтобы вернуться за стол и снова макнуть кисточку в банку с тушью.
– Значит, – продолжил я уже деловито, – ему удалось обмануть Систему? Не просто что-то скрыть, а именно обмануть? Насколько я знаю, это одно из самых тягчайших… Тогда почему им не займутся соответствующие структуры? Почему понадобилось, чтобы пошёл я?
– Не парься, – легко посоветовал МВ, – тебя это не касается. Твоя задача – встретиться с ним, распить бутылочку, вспомнить юность и между делом…
– А если у меня не получится?
– Получится, – уверенно произнёс МВ. – Представь, что ты – это я.
Я покачал головой:
– С тобой такая история никогда бы не произошла.
– Рад, что и ты иногда бываешь прав.
Ещё какое-то время мы разрабатывали план операции на основании предоставленной Системой информации – обсуждали стратегии и детали. Когда разговор закончился, я встал, но МВ помахал рукой, давая понять, что нужно ещё немного задержаться. Он снова вернулся к каллиграфии и вскоре вручил мне лист с иероглифами, веско озвучив текст надписи:
– «Бессмертие надо заслужить!»
Ха!.. Всё же напоследок он не смог удержаться от банальности. С той же претензией на оригинальность МВ мог бы поведать, что зависть и справедливость – социальные минус и плюс, наполняющие общество энергией развития, и поэтому человечество обречено делиться на классы по материальным и ментальным возможностям. И в то же время все мы равны перед смертью, а достичь фиолетового статуса, дающего право на бессмертие, теоретически могут представители любого цвета (за исключением, конечно, красных, которые не признают Систему). И это справедливо.
Тем не менее, я впервые получил от МВ каллиграфический подарок – продукт, произведённый лично им. Поблагодарив, я подул на ещё поблескивающие свежей тушью иероглифы и вышел из кабинета.
2.
В коридоре мне попалась ЛК – одна из тех, кто считает пиар давно неактуальной ерундой, а меня – сущей обузой для клиники. Это глупое мнение она считает необходимым транслировать коллегам (в первую очередь МВ):
А ведь это из-за неё я не стал врачом!..
– Как МВ? – поджав губы, спросила она. – Он сейчас…
– Он сейчас занят, – ответил я и, надменно вскинув бровь, помахал рисовым листом перед её носом: пусть знает!..
Пройдя в свой кабинет, я выставил режим «Не беспокоить», плюхнулся в кресло и включил релакс. Тут же навалились разбуженные воспоминания. Я стал рассматривать их – как рабочий материал для предстоящей встречи.
…Что привлекало нас в Нине? С годами понимаешь: не так уж и многое. Она была симпатичной – стройные крепкие ножки, неплохая фигура, тёмные волосы с рыжинкой и приятное лицо, густо усыпанное веснушками, как бывает у людей с молочной кожей. И в то же время никто не назвал бы её первой красавицей – со стороны трудно было бы заподозрить, что в неё можно втрескаться до умопомрачения, как это произошло со мной и Выготским. Вероятно, каждый из нас двоих по отдельности относительно легко добился бы её взаимности, если бы под ногами не путался другой, а в случае неудачи – безболезненно переключился бы на более благосклонную. Ситуация заискрила из-за того, что мы с Иваном обратили внимание на Нину одновременно: именно соперничество и страх унижения оказаться проигравшим распалили нас до оранжевого градуса – в неконкурентной среде так не воспылаешь.
Мы втроём познакомились в любительской театральной студии, куда я попал почти сразу после крушения жизненных планов. Моё сколько-себя-помню-намерение пойти по стопам родителей и получить профессию врача (№ 1 в рейтинге престижности) трагически прервалось при первом же посещении морга – я поплатился за смелость и галантность. Мою тогдашнюю подружку обязательный визит в обитель мёртвых страшил до дрожи, и с этим надо было что-то делать. Мы вместе, голова к голове, собирались постигать медицинские тайны, и наши родители – давние коллеги: я чувствовал, что просто обязан подбодрить её личным примером. Первым из нашей группы я подошёл к каталке с дородным трупом и послал ЛК улыбку: дескать, смотри, всё не так ужасно! И тут – несчастный случай в чистом виде – покойник двинул меня прямо по улыбающейся физиономии (посмертное сокращение мышц). Удар был не особенно сильный, но внезапный, страшный и – мерзкий, мерзкий, мерзкий. Меня ещё никогда не били по лицу – тем более так пренебрежительно (тыльной стороной кисти, костяшками по губам). От неожиданности и испуга я, покачнувшись, упал, машинально облизнул губы и почувствовал еле заметный, но отвратительнейший вкус. Между тем, хук с того света был встречен воплями ужаса, но кое-кто и засмеялся. Среди последних оказалась ЛК – я успел это заметить, прежде чем грохнулся.
С той секунды было покончено – и с ЛК, и с медициной. На протяжении недель меня навязчиво преследовали ощущение костяшек на губах и тот самый отвратительный вкус, а в кинотеатре снов пошли сплошные кошмары. Я сказал родителям, что быть врачом передумал, кем хочу стать, пока не придумал, а внутри себя поклялся, что непременно, во что бы то ни стало, достигну фиолетового статуса – даже если мне для поднятия рейтинга придётся пойти на стерилизацию. На семейном совете было решено оплатить для меня полугодовой абонемент на психологическое сопровождения СМК, которая, как не крути, знает мою личность даже лучше меня самого, и поможет справиться с шоком и кризисом. Система порекомендовала сменить кодовое слово, больше бывать на людях, расширить количество знакомых и поискать себя в гуманитарных областях: одним из воплощений сменившегося курса и стала театральная студия.
Она квартировала в трехэтажном белом здании возрастом лет под сто пятьдесят (с величественной широкой лестницей и квадратными колоннами). Помимо театральной студии здесь имелась ещё куча секций для раскрытия творческого потенциала – от развития ментальных способностей до танцев и верчения горшков на гончарном круге. Первые несколько месяцев мы, новички Мельпомены, три раза в неделю занимались в классе этюдами, работали над пластикой и выразительностью речи, а после – перебрались в большой зал со сценой для постановки спектакля с сильно раздутым количеством персонажей, чтобы в театральном действии мог принять участие каждый студиец, и (как следствие) премьеру посетило максимальное количество людей (родственников и друзей актёров).
Нине в том спектакле досталась второстепенная роль, а мне и вовсе эпизодическая. В одной из сцен мы с ней изображали танцующую пару, делая круг по сцене. За эти полминуты я произносил несколько возмущённых фраз, а она, соглашаясь, так понимающе кивала мне, будто мы уже лет пять прожили душа в душу, и ближе меня у неё никого нет. Вне сцены она была неразговорчива, почти замкнута, отчего возникало отчётливое «в ней что-то есть» и внезапное желание защищать. На сцене к описанию её лица очень подходил эпитет «открытое» (что бы это ни значило). В обычной жизни лицо «закрывалось» – обходилось минимумом эмоций и мимики. Единым и для лицедейства, и для жизни оставался голос – неожиданный для её внешности грудной голос изливал, как мне тогда казалось, сексуальность и обещал неимоверную сладость близости.
